Париж на тарелке - [12]

Уровень обслуживания и взаимодействия между обслуживающим персоналом и безвестным австралийцем с женой от начала до конца представлял собой нечто исключительное. У самого входа стоял моложавый мужчина в строгом сером костюме и цветных очках. На его губах играла ласковая улыбка. Я подумал, что это владелец ресторана — Жан-Клод Врина. Он вел себя с нами предельно вежливо и учтиво. Заметив, как «Тайеван» начинает пустеть, я глубоко вздохнул и попросил счет. Официант принес серебряный поднос, на котором лежал сложенный листок бумаги. Развернув его, я прочел: «Avec nom amical souvenir» — «По дружеской памяти». Ниже стояла подпись — Жан-Клод Врина. Официант исчез. На нас никто не смотрел. И месье Врина тоже куда-то пропал.

Я обнаружил его под навесом у входа в «Тайеван» на рю Ламенне — маленькой улочке неподалеку от Елисейских Полей. Он подтвердил: на счете действительно стоит его подпись. Вот уж никак не ждал бесплатного обеда! Он улыбнулся, сказав, что знает об этом и именно поэтому ему было так приятно нас угостить. Мы разговорились о вине, которое подавали в ресторане. В винной карте значилось, что все сорта рекомендованы месье Андре и Жан-Клодом Врина. Я поинтересовался, кто такой Андре, на что владелец «Тайевана» мне ответил:

— Андре — мой отец. Как и многие рестораны, «Тайеван» переходит от отца к сыну. Некоторые, завидуя, говорят, что люди добиваются успеха благодаря заслугам своих отцов. Так вот, я горжусь тем, что столько добился именно благодаря отцу. Всякий раз, когда мы упоминаем о нашем ресторане, будь то в прессе или в рекламных буклетах, мое имя стоит рядом с его. Нашим постоянным клиентам это нравится. Они видят здесь свидетельство преемственности поколений. Что бы мы ни делали, все устраивается так, словно мой отец по-прежнему рядом со мной.

Я сажусь в метро, а в моих ушах звучат слова Жан-Клода Врина, преисполненные осознания неизбежности момента, когда приходится идти дальше по жизни в одиночку, уже не рассчитывая на отцовскую помощь.

Желая тряхнуть прошлым, отправляюсь длинным путем. За время своего пребывания я обещал себе его проделать не раз и не два. Сначала добираюсь подземкой до «Монпарнас-Бьенвеню», потом выхожу из метро и после долгой прогулки сажусь на трамвай и еду на нем до площади Шарль де Голль или Этуаль, расположенной на краю Елисейских Полей. Трамвай проезжает мимо одного родного мне дома. Здесь, в квартирке на втором этаже, я прожил три года. При виде ее окон у меня становится тепло на душе. Впрочем, сейчас, в наши дни, есть много на что посмотреть. В переходах метро теперь постоянно звучит музыка: то печальная, то, наоборот, веселая. К тому, чтобы играть, должна иметься определенная склонность. Создается впечатление, что большая часть музыкантов — выходцы из Восточной Европы. Практически все среднего возраста. Музыканты терзают струны старых инструментов. Некоторые продают CD с записями собственного творчества. Практически на каждой станции имеется вытянутый рекламный щит. В голову приходит мысль, что Париж по идее должен быть столицей рекламных плакатов. Дела у профессиональных расклейщиков рекламы на линии от Порт-де-Клинанкур до Порт-д'Орлеан идут в гору. Мне нравится наблюдать, как они опускают в баки широкие кисти и наносят набповерхность воду (или клей?). А с какой они скоростью разворачивают огромные рекламные плакаты? А сложенные до размеров почтового конверта! Завораживающее зрелище.

На Монпарнасе мне предстоит преодолеть один из самых длинных переходов во всем парижском метрополитене. Туннель — двадцать метров в поперечнике и сто восемьдесят пять метров в длину. Посередине — три движущиеся дорожки. Та, что посередине, — отключена. Когда ее построили в 2003 году, всех уверяли, что аналогов ей нет во всем свете. Дорожка двигалась со скоростью одиннадцать километров в час. Судя по предупреждающим знакам, не каждый мог справиться с такой скоростью. Не исключено, что здесь успело покалечиться немало пенсионеров. В Париже об этом никогда не узнаешь наверняка. Я, не задумываясь, выбираю дорожку, движущуюся со скоростью три километра в час.

Странно, но иногда из толпы вы можете выхватить взглядом человека, который как две капли похож на вашего покойного друга, родственника или просто знакомого. Время от времени я вижу отца, покупающего в супермаркете кошачий корм (при том что мои родители на дух не переносили кошек). И вот сейчас прямо перед собой на движущейся дорожке я вижу великого немецкого писателя Винфреда «Макса» Зебальда, погибшего относительно молодым в автокатастрофе в 2001 году. Это вылитый он — в длинном сером пальто и с очками. Те же пышные усы, то же печальное лицо, совсем как на фотографии. На нем черная фетровая шляпа. И хотя я ни разу не видел его изображений в черной шляпе, нисколько не сомневаюсь, что он стал бы носить именно такую. Он разглядывает рекламные объявления, мимо которых мы проезжаем. Да, «Макс» точно так же стал бы на них смотреть — критически. Наверняка это он.

Проехав мимо моего бывшего дома и проводив его взглядом, я отправляюсь до «Тайевана» от Триумфальной арки пешком, сворачиваю на рю Вашингтон, а оттуда уже на саму рю Ламенне. По мере приближения к ресторану замечаю, что здесь ничего не изменилось. Все та же сдержанная надпись на темном навесе над дверьми из дымчатого стекла. Надпись лаконичная, в одно слово — «Тайеван».