Парик моего отца - [16]

— С гомиками в Киннегэде туго.

— С дорогами в Киннегэде туго.

— Это вы плохо смотрели. Начинается фильм с трупа в автомобильном багажнике.

— Это и есть любовь? — спрашивает Фрэнк.

— Если тебя такая любовь устраивает — да. Начинается с трупа в автомобильном багажнике. Титры. Нет, ретроспекция. Один певец, работающий в стиле «кантри-энд-вестерн», снимает в баре парнишку совершенно заурядной внешности, этакого волчонка. Секса — немерено. Психопатический такой секс. Он селит его в своей квартире в Дублине, рояль там белый, ковбойская шляпа-ведро — тоже белая, спальня белая с овчинами вместо ковров, а однажды приходит домой — такой распаленный, взволнованный, слегка страдающий, в рассуждении заняться сексом — а на постели тело. И ладно бы просто неизвестное тело — а оно вдобавок мертвое. Ну, он садится на кровать и сидит, как пень. Потом протягивает руку и развязывает покойнику шнурок на ботинке, а тот его молодой дружок сидит в соседней комнате и подбирает мелодию на белом рояле.

— Не оставь своего мужчину в беде.

— Затемнение — и шоссе. Белый «бимер». Нет, красный «тандерберд». Нет, машина должна быть белая, и едут они под песню, которая звучит по радио.

— Не оставь своего мужчину в беде.

— Затемнение. Вид на машину сзади. Из багажника что-то капает. Из багажника капает кровь, потому что в багажнике труп, и кровь льется в багажник.

— И?

— И этот самый труп у них в багажнике.

— И?

— Ну, и они не знают, что делать. Просто едут, куда глаза глядят, под радиомузыку. Из багажника течет.

— Не тяни резину, — говорит Маркус.

— Тогда ты мне расскажи, — говорю я. Говорю вполне серьезно.

— Ладно, — говорит Маркус. — Они останавливаются пообедать.

— По-обе-дать?

— Это кино. Они останавливаются пообедать.

— Нет!

— Да, — говорит Маркус. — Останавливаются пообедать. В такой гостинице на главной улице, которая вообще-то всего лишь пропахший капустой жилой дом, и на раздаче работает надломленная жизнью женщина, похожая на его мать.

— А снаружи, — говорю я, — кровь все еще капает из багажника. Капает на пластиковый стаканчик в канаве.

На какое-то время мы задумываемся над этой сценой.

— Молодая девушка, — говорит Фрэнк, — официантка, волосы немытые, такая… невостребованная и сексапильная в стиле кантри…

— Можешь не продолжать. Малолетка.

— Не такая уж малолетка. Она приносит картошку и УЗ-НА-ET певца. Смотрит на него, а он смотрит на нее — и она ПОНИМАЕТ.

Мы замолкаем. Многовато неувязок. Маркус говорит:

— Он выбегает за дверь.

— Да, — говорит Фрэнк, — а когда он заглядывает в окно, псих все еще внутри, отсчитывает деньги из своей пачки, этак по-ковбойски, шутит с девушкой. Причем это деньги мертвеца.

— Тут я не уверена, — говорю я.

— Ладно, замяли, — говорит Фрэнк. — Кадр лежачей камерой: машина уносится вдаль, и мы видим пластиковый стаканчик в канаве. Затемнение. Девушка машет, вся трогательно-трагическая, потом опускает взгляд и видит стаканчик.

— И?

— Это не мой фильм.

— Да ладно тебе, Фрэнк, — говорю я. — В багажнике труп.

— Девушка видит стаканчик.

— Короче, они едут по шоссе, — говорит Маркус. — И встречают на своем пути препятствие. Застревают в стаде коров. Годится?

— Нет, не годится, — говорит Фрэнк.

— Серьезно, коровы чуют запах крови и пугаются. Они лезут на капот, и тут еще собака — багажник облаивает. И еще фермер.

— Ой, не знаю, — говорит Фрэнк.

— Псих вконец теряется, дает задний ход и давит собаку? Да?

— Нет! — говорит Фрэнк. — Девушка видит стаканчик.

И только тут до нас доходит. Фрэнк влюблен. И теперь все, что может закончиться, его не устраивает.

— Я раз брал интервью у мужика, — говорит Маркус, — который чуть не утонул из-за стада коров. Они как ломанулись с кормы парома…

Но Фрэнк влюблен — против него не попрешь. Маркус смотрит на меня поверх столешницы. Дело серьезное. Кто она? Прежде Фрэнк всегда выходил сухим из воды.

Потому что женщины Фрэнку нравятся. Ему нравятся их волосы и их руки, нравится, что они говорят интереснее мужчин. Ему нравится, как они заявляют ему «Пшел на ХРЕН». Когда они молоды, ему нравятся их груди, когда постарше — украшения. Он упивается их сложными характерами и даже вероломством. Ну а женщинам Фрэнк тоже нравится. Он нравится им в постели, поскольку он откладывает введение на столько, на сколько советуют умные люди — правда, для некоторых дам это слишком медленно и поздно. Ну и жена у него есть, разумеется.

Но Фрэнк всегда был осторожен. Он постоянно твердил, что женские тела усеяны коварными дырками. Когда тебе уже невмоготу терпеть, они захватывают тебя и держат, и когда ты вновь опускаешь свой член на простыню, ты сам и все твое остается внутри. ТАМ. Я ему сказала, что женское тело выматывает нервы еще почище, когда сама в нем обитаешь. Он мне не поверил. А теперь все покатилось под откос — и его трусоватое здравомыслие, и все остальное.

* * *

Отец утверждал, будто знает секрет счастья. Говорил, что от счастья лучше держаться подальше. Ему-то почем знать? От него в комнате остался только один огрызок — все остальное мертво или не здесь.

Кусок моего отца, сидящий на нижнем этаже, хитер, как черт. Его рабочий глаз прижмурен, а мертвый — налит яростью. Он знает, как остаться в живых, он собаку съел на мести. Он говорит: «Учитель, который драл меня за ухо, мертв, да и ухо мертво». Он говорит: «Я покупал этот дом двадцать пять лет. Банкир умер, деньги иссохли, дом полумертв — как и я. Но лишь наполовину».