Он отправился туда поздним вечером.
Шел дождь. Под порывами западного ветра теснились греческие эскадронные миноносцы, носящие имена крупных финансистов; за частоколом их металлических мачт просвечивало небо цвета разлитого в бочки вина; здесь же стояли грузовые и транспортные суда, задержанные по пути следования из города Патры, с Пелопоннеса, в плен попали даже фелюги, груженные мукой и материалами для дорожных работ, остановленные во время рейса от одного острова к другому, застывшие в луче прожектора с итальянских «летучих шлюпок».
Торопясь, как опоздавший матрос к своему кораблю, с лодки, управляемой двумя гребцами, прыгающей по беспокойным волнам, Левис светил фонариком, отыскивая «Василия II», на борту которого должна была находиться Ирэн. Лодка пробиралась под застывшими носами судов, между лопастей корабельных винтов и протянутыми тросами; слышались звуки аккордеона, песни, распеваемые матросами, скрипели мачты и лаяли на парусниках сторожевые псы. Кочегар высыпал сверху ведро шлака чуть ли не на голову Левиса. Пассажиры, томившиеся от безделья, коротая время карантина, стояли на корме, следили с высоких черных стен за движением лодки и слали Левису проклятия на своем родном языке.
Но вот фонарик, разрезав ночную тьму, выхватил золотые буквы на корме: «Василий II».
XVII
Он застал ее в каюте. Деревянная спинка кушетки, закрытый иллюминатор, в тазу — только что выстиранное белье, открытые чемоданы. Вентилятор гонял спертый воздух, было душно.
— Ирэн!
— Не подходите!
— Но вы позвали меня…
— Знаю. Не будем терять времени. Мне надо сказать вам нечто важное. Поднимемся на палубу.
На палубе от сильного ветра трудно было устоять на ногах. Судно дрейфовало на якоре. Вдали мигали красный и зеленый огоньки. Над их головами висели спасательные шлюпки, вырисовываясь на фоне пустого беззвездного неба, словно черные дирижабли; волны перекатывались за бортом, как груда орехов.
— Как вы здесь оказались?
— Нас остановили итальянцы. Я села в Марселе, чтобы плыть в Афины.
— Чтобы сбежать.
— Конечно.
— Ирэн, простите меня.
— Неужели вы еще не поняли, что я уже больше не жена вам? И не для того позвала я вас сюда в эту январскую ночь, чтобы повторить, что наш счет закрыт навсегда. Пожалуйста, не будем терять времени. Вот телеграммы, полученные нами из Триеста. Подтверждается информация, полученная на этих днях. Вы в курсе политических неурядиц. И, наверное, знаете, что мы отказали итальянцам в иске по возмещению ущерба. Теперь они мстят. Это вполне в их стиле. Они наложили эмбарго на всю греческую собственность в Италии. Нам придется продавать Сан-Лючидо — как раз теперь, когда дела идут отлично. Впрочем, именно этого нам не может простить итальянское правительство. Мы купили этот рудник, когда Италия, пострадавшая от обесценения денег, была наполовину коммунистической. Теперь против нас — Италия националистическая, зараженная ксенофобией, опьяневшая от своих прав. «Миланский кредит», с которым, как вы знаете, мы были в добрых отношениях и о чьих фашистских симпатиях вы тоже знаете, вежливо предлагает нам выкупить наши разработки, но за предложениями явно скрываются угрозы.
— Не хотите ли вы осуществить фиктивную передачу акций и эксплуатировать разработки через посредников, пока не разрешится кризис?
— Нет, они решительно настроены забрать дело из рук греков. Такова их политика на всем востоке Средиземноморья. У нас нет выбора. Взгляните на телеграммы, надо продавать, и лучше незамедлительно.
— Какие условия ставит вам «Миланский кредит»?
— Не такие уж тяжелые. Лучше, чем можно было ожидать. Но мы ни за что, слышите, ни за что не продадим итальянцам. Перехожу к делу. Мое предложение: согласны вы снова взять дело в свои руки?
«Вот как все обернулось…» — подумал Левис. Воспоминания об этих разработках в Сан-Лючидо целый год звучали в его жизни мотивом поэтическим, абсурдно-романтическим. Он снова увидел праздничное море, взрезаемое загорелыми руками молодой женщины. Снова увидел очертания сицилийских холмов и голубое подрагивающее небо. Первый раз в жизни он взмолился:
— Ирэн, не уходи!
— Значит так. Я вам все сказала. Думайте. Будьте на высоте — это ведь наш последний разговор. Просчитайте все. Вы здесь только для этого. Прогулка была бы слишком обременительной, если бы вы приехали просто из-за меня.
— Не продолжайте. Я знаю, что такое ваша гордость.
Ирэн почувствовала, как пьянит ее желание наговорить грубостей. Но она взяла себя в руки.
— Давайте держаться на равном расстоянии от дерзости и от слезливости. Хорошо?
После этих слов разговор вошел в более спокойное русло.
— Вот мы и начали в этой жизни бороться поодиночке. Давайте покоримся этому. И будем вести честную борьбу.
— Ирэн, я вас…
— Прошу вас замолчать, чтобы вы не произнесли слово, от которого небо упадет нам на голову. Любовь — не для вас и не для меня. На краткий миг я попробовала жить на земле не ради работы: наказание не заставило себя ждать. Ну так да или нет? Берете вы разработки? Отвечайте.
— Я обдумаю это, — ответил Левис. — Во всяком случае, ваши акции, удвоившие свою цену в июне, мы сможем выкупить только по номинальной стоимости. Отчисления за страхование не будут учитываться при расчетах.
