Парфэт де Салиньи. Левис и Ирэн. Живой Будда. Нежности кладь - [66]

Однажды утром Левис сказал:

— Я не вернусь. У меня деловой обед в городе.

Он хотел было ввести Ирэн в курс дела, рассказать ей, что ему предстоит рассмотреть выгодные предложения американского консорциума по установке радиотелеграфа по всей Малой Азии, вплоть до Персии. Однако чтобы заинтриговать Ирэн, — он полагал, что она так же ревнива к его делам, как он к ее, — а может быть, потому, что она, проявляя скромность, ничего не спрашивала, да еще чтобы не сглазить эту сделку, Левис решил больше ничего не говорить.

Вечером, чувствуя угрызения совести, он вернулся к утреннему разговору:

— Я не успел вам объяснить. Я приглашал обедать двух американских банкиров, которые прибыли из Лондона.

— Это не по поводу установки радиотелеграфа в Малой Азии? — прервала Ирэн. — Будьте осторожны, группа Маркони ваших партнеров вовсе не поддерживает, хотя они это утверждают. Я навела справки, это предложение несерьезно.

Не так уж много прошло времени, а оба они стали менее откровенны. Ирэн — потому что ощущала, что муж от нее отдаляется. Левис — потому что чувствовал рядом с собой профессионала более высокого уровня. У него складывалось впечатление, что он ведет борьбу с противником, находясь с ним в интимных отношениях, противником очень ловким, который с первой же сделки оставил его далеко позади. Операция с эксплуатацией Сан-Лючидо сначала их разъединила, потом свела; Левис долго думал о Сан-Лючидо с радостным волнением, как об источнике своего счастья, но по мере процветания разработок серы нарастало чувство унижения; он поймал себя на том, что испытал нечто вроде отвращения, узнав, что работы входят во вторую стадию, что прибыль получена достаточная и компания предлагает даже выплачивать дивиденды.

В связи с этим он вспомнил, что приближается годовщина их встречи на Сицилии. Он решил, что принесет Ирэн букет пьянящего, пахучего жасмина, какой благоухал за окном в тот первый вечер.

X

Во второй половине дня, когда Левис зашел в цветочный магазин за букетом жасмина, случаю — нашему самому злобному врагу — угодно было, чтобы туда же пришла мадам Маниак. (Когда столько лет общаешься в свете, неизбежно имеешь и общих продавцов.) Элси! Она вдруг предстала владычицей всех удовольствий, женщиной величественной и забавной, образованной и совершенной, такой, какою Левис — стыдясь своего желания — хотел бы видеть Ирэн и какою она не была. К этому времени он уже разуверился в том, что законная жена может заменить мужчине любовниц. Он почувствовал, что Элси ему снова необходима. Между ними никогда не возникало ссор, размолвок, не обсуждались вопросы ни чести, ни справедливости. В согласии с нравами аристократического XVI округа мадам Маниак любезно начала разговор так, словно они прервали его накануне.

— К аперитиву не приходите, если вам это неприятно, а вообще я рада буду видеть вас… Новости? Марбо — в постели: в мягкое место ему попала пуля, которую выпустил Харбеджан несколько дней назад, когда они встретились в Солони. Знаете, когда армяне берутся за оружие…

Их разговор прервала цветочница. Ей нигде не удалось раздобыть жасмин.

— Тем хуже, — раздраженно произнес Левис, — дайте что-нибудь другое, например… салат…

Уже час как Левис находился у мадам Маниак; он лежал на диване, она кружила рядом, продолжая в том же легкомысленном тоне:

— Все говорят, что твоя жена восхитительна. Прямо с фресок Равенны. Ты, видно, хочешь, чтобы я познакомилась с ней одной из последних? Уверена, что она бы мне понравилась.

— Это уже опасно.

— Ну ладно, Левис… Рассказывают к тому же, что она отличный бизнесмен. Познакомь нас.

— Как-нибудь потом.

Она прошептала ему на ухо, посмеиваясь:

— Может быть, так будет удобнее?

XI

Левис вышел от мадам Маниак и пошел пешком, чтобы выветрились ароматы, проникшие в его кожу. К ужину он пришел с опозданием. Ирэн лежала у камина, спрятав лицо в ладони. Левис подумал, что она плачет, и взял ее руку в свою. Нет, Ирэн никогда не плакала, но было видно, что она скрывает душевную боль.

— Когда я возвращаюсь, — произнес Левис с игривой свирепостью, — мне хочется видеть вас веселой. А у вас вид необеспеченного чека. Отчего вы так грустны?

— Я давно дома и все размышляю о том, что зря я вернулась к делам. А теперь уже ничего изменить нельзя. Это не та игра, которую можно начать или бросить в любой момент. Леность — приятное занятие, и с ней все кажется легким. А работа — тяжелое обязательство с серьезными последствиями, в чем я убедилась только сегодня.

Левис выказал нетерпение, чтобы остановить нравоучительную тираду.

— Все это по моей вине, — продолжала Ирэн, — моя вина уже в том, что я вышла за тебя замуж. А меня считают волевой. Да я и сама так думала… Я попытаюсь объяснить тебе, в чем ты не решаешься себе признаться: ты женился, чтобы быть счастливым, чтобы обрести покой и счастье, а не для того, чтобы твой дом стал прилавком банка — хуже! — двух банков. Сегодня я для тебя конкурентка. А завтра? Может быть, даже женитьба на мне — для тебя только реванш, после которого ты захотел снова жить свободно; если говорить серьезно, Левис, я не так уж необходима тебе, как ты думаешь. К несчастью, теперь я тебя люблю… (она остановила его, боясь, что он прервет ее), но это касается только меня. Бросить работу? Ты же видел, я пыталась, но я не могу жить бездельничая. Я гречанка и люблю, чтобы любой план, любая мечта осуществлялись. Мои предки жили на своем острове, несмотря на то что их уничтожали, гнали, — на том самом острове, где ты жить не смог. Я тоже остров, простой, изолированный от внешнего мира, — ты не можешь здесь жить. Мне ненавистно все бездумное, доставляющее удовольствие. Меня не прельщают пороки — будь они яркими или просто удобными. За моими плечами — века свободной торговли, эмиграции. Теперь дай мне возможность уйти…