Парфэт де Салиньи. Левис и Ирэн. Живой Будда. Нежности кладь - [24]

— Сформируйте роту для господина Тенсе, который прибыл сюда как нельзя более кстати и еще повоюет вместе с нами.

Потом генерал наклонился к своему духовнику, аббату Гоге, и прошептал:

— По правде говоря, я хочу войти в Нант первым, хотя бы потому, что там меня ждет мадам Шаретт.

Тенсе с грустью рассматривал освещенный июньским солнцем лагерь, где он провел эту ночь под открытым небом, у костра из сухого дрока, который нередко используют для растопки печей.

«Так вот она какая, великая королевско-католическая армия!» — подумал он. Это действительно было странное, пестрое сборище самых разных людей, войско почти без пушек, без лошадей, без штыков, без боеприпасов, войско, ощетинившееся косами, вертелами, закаленными на огне пиками да немногочисленными ружьями, которые их обладатели держали под мышкой, как на охоте; офицеры, более многочисленные, чем солдаты, носили наплечники и цепочки; сабли, привязанные к поясу веревками, били их по икрам. Они командовали остатками бывших иностранных полков: Конде-Нассау, Королевского немецкого, Королевского польского, а также республиканскими дезертирами, детьми и переодетыми девушками. У Тенсе еще звучали в ушах услышанные накануне разговоры.

— Сколько у вас людей? — спрашивал какой-то офицер.

— Я ничего не знаю. А у вас?

— Как я могу знать? Приходит вдруг сообщение, что в такой-то день такой-то приход посылает столько-то бойцов со своими съестными припасами, но кто и когда пересчитывал наши колонны?

Это была одна из тех «армий на неделю», которые возникали накануне каждого сражения; после битвы все расходились по домам, не оставалось никого, кроме офицеров, иностранцев да нескольких старых ветеранов, носивших боевые клички еще времен Людовика XV.

— Мы что, и дальше будем так воевать с палками против пушек? — спросил, размахивая руками, четырнадцатилетний лейтенант.

— Конечно, враг поставил у въезда на мост всего три орудия.

— Йу, тогда я готов!

— Как мы захватили Анже и Сомюр, так же овладеем и Нантом! Д’Элбе и Катлино потребуют от мэра, его зовут Бако, сдать город и передать нам представителей народа в качестве заложников.

— А если мэр откажется?

— Тогда мы двинемся на город и будем брать его приступом.

— Когда?

— Через несколько дней.

— Как?

— Вот план.

Здесь ничто не могло долго держаться в секрете; через час Тенсе уже знал, что Катлино будет атаковать на севере, Боншан на востоке, а Лиро де Ла Паттелльер двинется на заставу Морисо.

— А мы, — с гордостью крикнул мальчишка-офицер, — будем пробиваться через ланды Рагона вместе с маленьким Кадетом (так называли Шаретта)!

Около девяти часов прибыл обоз в сопровождении жалкого эскорта, гарцевавшего на лошадях. Клячи тащили две пушки, захваченные у «синих», и несколько старых камнеметов, найденных во рвах замков.

«Неужели вот с этими тремя сотнями человек, — спрашивал себя Тенсе, — мы ринемся на штурм большого города, располагающего всем, что есть у республики, начиная с мощной артиллерии, выставленной у ворот? И где же великие военачальники? Что-то не видно ни одного».

Прибытие обоза ускорило выступление войска. Отряд во главе с Лу де Тенсе, покидая скрывавшие его камыши озера Гран-Лье, пришел в движение и тронулся в путь. Тенсе был погружен в свои мысли, и каждый сделанный им шаг придавал сил его вандейскому сердцу, его роялистской душе. Он шел штурмовать Нант, чтобы под градом картечи пробежать по мосту Руссо, освободить город, примчаться в особняк де Салиньи, вырвать Парфэт из рук «синих» или, напротив, защитить ее от мести «белых», а после войны увезти ее в Америку… Ликуя, он начал петь; люди, шедшие позади него, хором подхватили припев; он обернулся и застыл, потрясенный: число воинов увеличилось с трехсот по меньшей мере до трех тысяч. Откуда же прибыли эти новые бойцы? К концу дня их было уже восемь или десять тысяч; они присоединялись в каждом лесу, в каждой роще; они выпрыгивали из укрывавших их дупел, выходили из колючих утесников, из высоких, в человеческий рост дроков, среди которых скот отдыхает в жаркие часы; они вылезали из колодцев, выходили из карьеров, словно появляясь из самого сердца своей земли, удивительная армия без интендантства, без бивуаков, палаток и костров, собранная церковными приходами и состоявшая из людей, не похожих на солдат, — бородатых, обутых в сабо, одетых в разноцветные, как весенние поля, лохмотья; одни из них были с ружьями, отбитыми у майенцев, другие несли на плечах длинные ружья для охоты на уток; а ружейные пули они отлили сами на огне своих очагов.

К их большим фетровым шляпам были прикреплены кокарды из белой бумаги, а к жилетам из черного, но уже порыжевшего от времени бараньего меха — сердце Иисусово; из-за голубого хлопчатого пояса торчал нож от виноградного пресса, на запястье были намотаны четки. Некоторых из них сопровождали жены в блузах из грубой материи, в корзинах они несли пушечные картузы и запас продуктов на три дня, на те три дня, что продлится кампания. Эти воины оставляли позади себя все в полном порядке: коровы были спрятаны в болотах, малые дети устроены в развилке деревьев, бутылки с вином уложены на дно ручья. Их поднял с мест прозвучавший приказ, и они пошли за резным деревянным крестом, таинственным образом оказавшимся в руках какого-то мальчишки, за молитвенным пришептыванием в ночи, за призывом священника, услышанным в глубине оврага. Поскольку на этот раз они шли брать Нант, эту республиканскую шлюху, поскольку солнце садилось в безоблачном небе и покос обещал быть удачным, шли они весело. Оборачиваясь, Тенсе видел позади себя длинную колонну.