— Ты, конечно, не уедешь?
— Я им нужен.
— Ты нужен и мне. И Эшу-младшему.
Он нежно улыбнулся ей:
— Нельзя же сравнивать — нужен ли я одному-двум людям или миллионам. Зов любви и утешения нельзя противопоставлять зову жизни. Такие рассуждения годятся только для самопонимания. Так можно жестокость выдать за милосердие, а разрушение — за обновление.
— Значит, не уедешь?
— Пока ты мне не скажешь, чтоб я ехал.
На следующий день она бродила по саду, вспоминая, каким он был запущенным до появления Эша, какое лицо было у Джози, как она сама беспокоилась. Она шла по новому саду, где цвели молодые деревья и не засох ни единый прутик, не осталось ни одной бесплодной веточки. Шла через новую ферму. Дом теперь не казался таким безрадостным и запущенным. Зеленые поля были прекрасны, пастбища обильны и сочны. Она подошла туда, где вчера ее настигла и увлекла музыка. Она неистово пыталась привести все свои аргументы, весь свой обвинительный акт. Музыка не просила, не убеждала, не спорила с ней. Она была сама по себе, вне досягаемости. Мелодия не была гордой или непреклонной, отдаленной от Нэн пространством, временем и высотой. В музыке было нечто сверхчеловеческое. Мелодия была далеко за пределами тех простых средств сообщения, которым научил ее Эш, но в чем-то была доступна и понятна ей. Нэн слушала долго — кажется, несколько часов. Потом пошла к дому. Эш обнял ее — и снова, как часто бывало, она поразилась, как может он ее любить без малейшего оттенка грубости.
— Ох, Эш! — воскликнула она. — Ох, Эш! — Потом добавила: — Ты вернешься?
— Надеюсь, — ответил он серьезно.
— Когда же… Когда ты уезжаешь?
— Как только все улажу. Много работы у меня не будет — ты же всегда помогаешь в делах. — Он улыбнулся: он никогда не трогал денег и не подписывал бумаг. — Я сяду в поезд в Хенритоне. Подумают, что я уехал на Восток. Немного погодя ты можешь сказать, что меня задержали семейные дела. Может быть, через несколько месяцев ты с мальчиком приедешь ко мне.
— Нет. Я останусь здесь.
— Люди подумают…
— Пусть их, — сказала она решительно. — Пусть их.
— Ты знаешь, я ведь тебя найду, если вернусь.
— Ты не вернешься. А если так, найдешь меня здесь.
* * *
С урожаем было все в порядке, как говорил Эш. Она вела дела после смерти отца. Руки у Мэксиллов всегда тянулись к работе. Торговцы так и перебивали их зерно друг у друга, но что будет на следующий год? И Нэн, и земля могут увянуть вместе без забот мужа. Морщины у нее на лице углубятся, волосы поседеют, рот ввалится. Деревья постепенно погибнут, плоды станут реже и мельче. С каждым годом хуже будет всходить пшеница, зачахнет, станет жертвой паразитов. Наконец, поднимется так мало жалких обглоданных стеблей, что расходы на посев не оправдаются. Потом погибнут плодовые деревья, все зарастет упорными сорняками, земля станет бесплодной. А она сама…
Она понимала, что слышит музыку только в воображении. Но иллюзия была так сильна, так невероятно сильна, что ей показалось на секунду, будто она различает голос Эша, будто слышит, что он передает ей — такие дорогие, интимные, утешающие слова.
— Да, — произнесла она вслух. — Да, конечно.
Потому что она наконец поняла. Зимой она будет бродить по всему участку. Будет поднимать твердые комки земли и отогревать их в пальцах. Весной станет погружать руки в землю с семенами, по локоть и еще глубже. Будет касаться вырастающих побегов, почек на деревьях, бродить по земле, отдавая ей себя.
Никогда не станет так, словно Эш еще тут. Но земля будет богатой, зацветут травы и деревья. Вишни, абрикосы, сливы, яблоки и груши не вырастут в таком изобилии, не будут такими сочными, как прежде, и пшеница не получится такой ровной и высокой. Но все будет продолжать расти, ее руки помогут этому. Ее пятипалые руки.
Эш приходил не напрасно.
