Компьютер снабдили голосом психологи из числа тех, что вечно витают в облаках и, пытаясь оставаться рациональными, постепенно превращаются в садистов. Было у него и кое-что другое — несколько откровенных фотографий, несколько книг и некий предмет в коробке, который можно было надуть и использовать для снятия личного напряжения. Он воспользовался им однажды, а затем, переполненный отвращения, уничтожил вместе с книгами и фотографиями. Но с голосом он ничего не мог поделать.
Он был мягкий, ласкающий слух, то ли голос реальной женщины, то ли синтезированный компьютером как оптимум — это ему не дано было узнать. Но голос был мягок, лишен присущей молодости резкости и он был за это благодарен. И поскольку он не мог игнорировать его или выключить, ему пришлось научиться жить вместе с ним, и за долгие, долгие годы он стал воспринимать его как должное и полагаться на него как на интегральную часть его замкнутой вселенной. Он даже развлекался, мысленно подбирая подходящие к голосу лицо и фигуру.
Образ менялся, по мере того как возраст смирял силу его страстей. Поначалу женщина был гибкой, с волосами цвета воронова крыла, у нее были торчащие груди и бедра из мира юношеских желаний. Потом она повзрослела и приняла более приятный облик, вылепленный голосом его собственных фантазий. Теперь это была высокая блондинка с коротко обрезанными вьющимися волосами, немного достигающими плеч. Глаза у нее были голубые, глубоко посаженные, с мелкими морщинками в уголках век. На ней было черное, простого покроя платье, открывающее гладкие плечи и верхнюю часть пышной груди. Не те твердые, торчащие выпуклости, которые он некогда себе представлял, а мягкие и слегка покачивающиеся, подходящие под взрослость ее лица и округлую пышность бедер. И он дал ей имя.
— Время очередной инспекции, Чарльз.
Он вздрогнул, резко вырванный из задумчивости, и помаргивая выпрямился в большом кресле. Перед ним, как всегда, была панель с приборами, большие шкалы с ползающими стрелками, блеском полированного металла, ряды индикаторов. Он понял, что видел сон, но не во сне, а во время погружения в мечтательную дремоту, ставшую для него видом самозащиты, полуреальным миром, в котором воспоминания перемешиваются с воображением и фантазия перевешивает реальность.
— Время очередной инспекции, Чарльз.
Использование его имени было еще одним психологическим фокусом, приводящим к неизбежной персонализации машины. Явный трюк, предназначенный для смягчения одиночества, который может легко привести к безумию. Если только безумием было давать имя механическому голосу. Воображать, что говорит реальная женщина. Представлять, что каким-то невероятным образом он в действительности не одинок, что где-то в его ограниченном мирке есть другой живой человек, и что, возможно, они когда-нибудь встретятся.
— Время очередной инспекции, Чарльз.
Это было только фантазией, чем же еще, но не стал ли голос чуть-чуть более резким? Немного нетерпеливым оттого, что он не отвечает? Даже встревоженным? Очень приятно было бы думать, что о тебе кто-то заботится, но опыт научил его не слишком обольщаться. Три раза, а затем шок, электрический стимул, который рывком разбудит его, даже если он уснул, болезненное напоминание о работе, которая его ждет и которую некому больше сделать.
— Да, Эвейна, — быстро отозвался он. — Я слышал тебя.
— Была задержка с ответом. Ты спал?
— Нет, просто думал.
— Ты здоров, Чарльз?
Он посмотрел на свои руки, на набухшие вены, испещренную пятнышками кожу, стянутую на костяшках пальцев. Когда-то они были молодыми и сильными, на них было приятно посмотреть. Когда они изменились? Почему он не заметил этого изменения раньше?
— Чарльз?
— Я в порядке, — коротко сказал он.
— По-моему, следует проверить твой метаболизм, Чарльз. После инспекции, разумеется.
— Черт подери, Эвейна, нечего ко мне придираться. У меня все в порядке, я же тебе сказал.
— После инспекции, Чарльз.
Как можно спорить с машиной? Конечно, он мог отказаться, были способы заставить его подчиниться, Создатели предусмотрели и такое. Ему негде было укрыться от сенсоров, а непослушание означало наказание. Он угрюмо поднялся с кресла, с тревогой осознав свое физическое несовершенство. К примеру, ноги, неужели они всегда побаливали, как сейчас? За долгие годы он приспособился к ослабевшему зрению, и теперь для него нормальным было, сидя в кресле, не различать мелкие деления на шкалах. Но боль, легкая задержка в движении левой ноги, из-за которой он едва не упал, вовремя успев ухватиться за спинку кресла? Новое ли это, или все это уже было раньше? А если да, то почему он об этом не помнит?
Мысль не отставала от него, пока он вышагивал десять футов от кресла до задней переборки. Подняв руки, он мог коснуться потолка, разведя их — коснуться стен. Крошечное пространство, напичканное сложными машинами, что в рассчитанных количествах снабжали его воздухом, пищей и водой. Замкнутая среда, которая его кормила и укрывала, и кроме того, защищала от внешних воздействий. В подобном месте ощущения были немногочисленными и всегда только личными. Мог ли он вообще забыть какую-либо деталь из своей монотонной жизни?
