Паразиты сознания. Философский камень. Возвращение ллойгор - [32]

Все дело состоит в следующем. Стоит лишь человеку уразуметь, каким именно образом ему надлежит использовать свой ум, как все остальное дается уже легко. Вся беда в привычке, которую люди выработали в себе за миллионы лет; привычке отдавать все внимание окружающему миру, воображение воспринимая как своего рода бегство от действительности, вместо того чтобы уяснить, что оно есть не что иное, как краткий экскурс в неизведанные, необъятные просторы сознания. Мы уже свыклись с традиционным представлением о том, как работает наш мозг — не «мозг» в прямом смысле, а совокупность чувств и представлений.

* * *

Я понял прежде всего: невероятную трудность составляет уяснить, что чувство — это, по сути, одна из форм представления. У нас эти понятия традиционно разделяются глухой перегородкой. Я смотрю на человека и сознаю, что «вижу» его — это считается объективным. Ребенок смотрит на человека и говорит: «У-ух, какой он страшный». Ребенок его чувствует — мы называем это субъективным. Мы не сознаем, насколько нелепы такие определения и какую путаницу они вносят в мысли. Ведь в каком-то смысле «чувство» ребенка — это то же «представление»; но гораздо примечательнее то, что акт видения у нас в свою очередь также относится к чувственной сфере.

Задумаемся на секунду, что происходит, когда мы пытаемся навести резкость у бинокля. Мы крутим колесико, но какое-то время ничего не видим, кроме ряби. Но один лишь оборот, и изображение вмиг обретает яркость и четкость. Еще представим: вот нам, допустим, говорят: «Старик такой-то прошлой ночью умер». Ум у нас, как правило, так забит посторонними мыслями, что эти слова не вызывают в нас вообще ничего; или скорее, чувство в нас так же невнятно и размыто, как изображение в бинокле с ненаведенной резкостью. Проходит неделя, другая; мы спокойно сидим у себя в комнате за чтением, и как-то невзначай на ум приходит память о том старике, что умер, — как вдруг нас будто током пронизывает запоздалое чувство горестной жалости: ощущение «сфокусировалось». Какое еще доказательство нужно для того, чтобы убедиться, что чувственное и эмоциональное восприятие в сущности одно и то же?

Эта работа носит исторический, а не философский характер, и вдаваться далее в феноменологию я не буду (этому посвящены другие мои работы; кроме того, в качестве великолепного введения в предмет я бы рекомендовал книги «Лорда Лейстера»). Однако этот приведенный мной философский минимум необходим, чтобы представить, как складывалась во времени борьба с паразитами сознания. Потому что, задумавшись глубоко над всем этим, мы поняли, что главным оружием паразитов является своеобразный «глушитель мысли», принципом действия чем-то схожий с устройством для создания радиопомех. Наделенный сознанием человеческий ум постоянно устремлен во Вселенную Неусыпная жизнь Ego[7] состоит в постижении». Так астроном, пытливо вглядываясь в небесный свод, выискивает там новые планеты. А находит он их не иначе, как сличая новые фотоснимки звезд со старыми. Если звезда сместилась, значит, это не светило, а планета. Таким же вот кропотливым изучением, только в поисках «сути» постоянно заняты наши мысли и чувства. «Суть» очерчивается тогда, когда при сравнении двух каких-либо качественных характеристик нам вдруг открывается что-то новое про каждую из них. Возьмем невероятно простой пример: ребенок впервые видит огонь. На первый взгляд он может показаться ему воистину восхитительным: уж и теплый, уж и яркий, уж и блещет заманчиво. Но стоит ребенку сунуть в огонь пальчик, как ему откроется новое его свойство: огонь жжется. И все равно он теперь уже не скажет, что огонь — это только «плохо» (разве какой-нибудь совсем уж пугливый и нервный ребенок может такое сказать). Ребенок, подобно астроному с его звездными картами, сличает два разных ощущения и делает вывод, что одно свойство огня следует полностью отделять от прочих. Такой процесс и называется постижением.

А теперь представим, что паразиты мозга именно тем и занимаются, что специально «затуманивают» нам чувства, когда мы пытаемся сличать друг с другом ощущения. Это будет аналогично тому, как, скажем, снять с нашего астронома обыкновенные очки и заменить их на такие же, только с дымчатыми стеклами. Он усиленно вглядывается в свои звездные карты, но из этого мало что выходит. В таком положении мы не можем анализировать свои ощущения. А если мы к тому же еще слабы и невротичны, то тогда уясняем себе как раз противоположную суть явления: например, что огонь «плохой», потому что жжется.

Читателей, далеких от философии, прошу меня извинить, но эти пояснения совершенно необходимы. Целью паразитов было не допустить, чтобы человек вырос до полного осознания своей силы. И этого они добивались тем, что «глушили» эмоции, вносили сумятицу в чувства с тем, чтобы он ничего не мог из них для себя вынести, и блуждал в тумане своего сознания. Так вот, «Размышления об истории» Вайсмана стали первой попыткой на примере двух прошедших столетий рассмотреть, как осуществлялась агрессия паразитов против земной цивилизации. И уяснили мы, едва не в первую очередь, следующее. Взять творчество поэтов-романтиков начала XIX века, таких как Вордсворт, Байрон, Шелли, Гёте. Они коренным образом отличались от своих предшественников Драйдена, Поупа и др. Их умы подобны были мощным биноклям, способным с колоссальной силой фокусировать бытие человека. Ум Вордсворта, когда тот ранним утром озирал с Вестминстерского моста Темзу, вдруг возгудел подобно турбине, и за секунду времени множество отпечатков упорядоченно наложились друг на друга. Поэт на мгновенье увидел человеческую жизнь сверху — не червем земным, как извечно, но с высоты орлиного полета. И всякий раз, когда человек — будь он поэтом, ученым, государственным деятелем — видит жизнь таким образом, у него появляется грандиозное ощущение своей силы и храбрости, осознания смысла жизни и предназначения человеческой эволюции.