Паразитарий - [55]

— Потерпевшие, прошу вот тут расписаться. Отлично. А теперь вы, товарищ Кончиков. Не желаете? Прекрасно. Законодательством предусмотрено и это. Так и отметим: Кончиков от подписи отказался. А у нас есть еще свидетели — некие Брюзжаловы, жильцы этого дома, они-то нам и просигналили. Как малышка? Спит?

— Наорался и уснул, бедный, — простонала старуха, тут же всхлипнула и затем навзрыд, видать, долго сдерживалась бабуся, да потом как запричитала, бедная: — Да за что же он нас, окаянный? Да кто ему права дал так обижать людей?

— Вот что наделали, товарищ Кончиков, а небось в колонии сами осуждали возвращенцев, кричали: "Позор рецидивистам!", а сами-то не успели и воли-то хлебнуть, как опять совершили преступление. Ну что, в наручниках поедем или по-доброму сами в фургончик сядем?

— Да не трогайте беса проклятого! Отпустите его, окаянного! — это старуха завопила. Нюра молчала. И вдруг что-то стряслось с Кончиковым:

— Гражданин начальник, Христом Богом прошу, отпустите меня, век буду помнить. Ноги моей здесь никогда не будет. Никаких прав у меня на Нюрку и на младенца нету. Обидно мне стало: вышел из колонии, и никому нет дела до меня, и нет, где приткнуться, поддал на базаре и притопал сюда, а куда еще, когда ни дома, ни угла, ни жены…

Он еще о чем-то рассказывал, и мне жалко было Кончикова, и хотелось ему даже отвалить из тех моих денег, какие сюда привез, этому подонку сказать хотелось: "Иди с миром и помни, что на свете есть добро", но тогда бы игра нарушилась и узнал бы он, что я никакого отношения к прокурорскому надзору не имею, и чем бы все это закончилось — не знаю. И я строго сказал:

— Дверь навесь, сукин сын, и чтобы духу твоего не было здесь. А документик мы все же припрячем. Впрочем, давай так договоримся. Ты все-таки подпись свою поставь под протоколом.

Я надписал: "По окончании предварительного допроса Кончиков свою вину признал", и Кончиков весьма и весьма нехотя расписался. Когда его не стало и все облегченно вздохнули, я сказал:

— Вы уж меня извините, что я выступил перед вами в роли прокурорского надзора.

— А мы думали, и вправду вы прокурор, — улыбнулась Нюра.

— Это вас сам Господь послал, — прошамкала старуха.

62

Я подошел к коляске. Мне показалось, что ребенок не дышит.

— Послушайте, давно он у вас спит?

— А как после обеда Сашка заявился, так он, бедный, наорался и заснул.

Подошла мать ребенка. Наклонилась к нему:

— Спит, сыночка моя. Спит.

Как же хорошо мне стало, когда ребенок открыл глаза и безнадежно грустно, а может быть, и безразлично поглядел вокруг. Глаза у него были, как два дымчатых топаза, с сероватым отливом, и великолепен рот. Нижняя губка оттопырена, кончики губ чуть-чуть опущены: вот-вот выразит свое недовольство этим миром. Диатеза сейчас не было, кожа была на редкость чистой, розоватой и светящейся.

— Дайте мне его подержать.

Я взял ребенка на руки, и он тут же заплакал. Мать сунула ему грудь, он вцепился в нее двумя ручонками, а один свой дымчатый топаз на меня нацелил: "Чего тебе от нас нужно?"

— Послушайте, — сказал я неожиданно для себя, — а не хотели бы переехать в мои апартаменты?

— Это чего еще? — насторожилась старуха.

— Ну посудите сами, как можно ребенка в такой сырости держать?

— А вам-то что? — старуха нахмурилась. — Вы хороший человек, но не надо над нами смеяться.

— А я не смеюсь. У меня великолепная двухкомнатная квартира в центре города, все удобства, телефон, лифт, застекленная лоджия, кухня — двенадцать метров. Жить будете по-человечески.

— А эту куда?

— Да куда хотите.

Анна молчала. Глядела на меня странным непонятным взглядом. Я спросил у нее, что может ее смущать. Она ответила:

— Не пойму я вас. Никогда не могла понять. — Она, однако, зашла за ширму и через несколько минут вышла оттуда приодетой: в белой шелковой кофте с оборками и в черной юбке в крапинку. Старуха одобрила ее переодевание.

— А семьи у вас нету? — это старуха кинула в мою сторону косой взгляд.

— Нету семьи. И не будет, мать.

— Такого не бывает, — уже по-доброму вздохнула старуха.

— Бывает. Мне крышка, — выпалил я. — Мне еще хуже, чем вашему Сашке. Я приговорен. К ошкуриванию приговорен. Так что мне ни квартира, ни семья, ничто в этом мире уже не нужно.

— Может, все-таки есть какой-то выход? — спросила Анна с участием. — У нас тут двоих приговорили, а потом заменили на пожизненное. А еще до этого троих приговорили, тоже замену произвели — на химию сослали.

— Могу признаться от чистого сердца, если мне удастся уйти от смерти, то найду я квартиру… Может быть, вы и есть настоящая моя единственная зацепка…

— А законно это будет? — спросила старуха. Ее, ведьму, мое ошкуривание не интересовало. — У нас тут сосед получил квартиру, так он фиктивный брак оформил. Все по закону сделал.

— Мама, как тебе не стыдно…

— При чем здесь стыд? Уедем к нему и этого жилья лишимся. Нету в стране законности. Это все говорят.

— У меня кооперативная квартира. Могу и дарственную оформить. А могу и продать.

— А на какие шиши мы ее купим?

— Можем условную цену поставить. Кто будет проверять, дали вы мне деньги или нет?

— Ох, Нюрка, не соглашайся. Последнее отберут у нас. Чует мое сердце.