Параллельная ботаника - [6]
Эта «парахрономия», как назвал это Шпиндер, в противоположность «хроностазису» других параллельных растений, имеет подтекст, который мы только недавно начали понимать. Именно Шпиндер собственной персоной, столкнувшись с явлениями, которые отчётливо переступили границы биологии, предположил, что эти растения могут быть поняты только посредством принципов и методов феноменологии, и, возможно, даже психолингвистики. Связанное с нами тесными психосимбиотическими связями, их присутствие в некотором смысле кажется богаче и «гуще», чем у растений первой группы, потому что они растут в ритме нашего субъективного времени, и в конечном счете принимают форму долгого и замысловатого концептуального процесса. Эти растения, которые по необъяснимым причинам потеряли свою истинную экзистенциальность в какой-то довольно отдалённой точке реального времени, сегодня переоткрываются в богатом событиями ландшафте нашего воображения, где они вновь появляются из истинного отдалённого прошлого, обогащённого двусмысленным настоящим, готовые к тому, чтобы быть изображёнными, описанными и снабжёнными комментариями.
Поэтому «парахрономия» — это ключ к их вдвойне параллельному существованию. Подобно персонам со старых портретов, они повторно родились сегодня, после долгого покоя в забвении, с двойной индивидуальностью: первой, которая живёт в нашем воображении, и другой, ныне независимой, которую мы видим перед собой в её позолоченной рамке, с её собственной действительностью.
В докладе, прочитанном на Антверпенской Конференции 1973 года, Герман Хоэм утверждал: «Все вещи в мире живут в нас, в зеркале нашего сознания. Все наши жесты, даже самые незначительные, связаны каким-либо образом с частью мира вокруг нас, изменяя его форму и обогащая его новым смыслом. Это применимо также к нашему решению разделить параллельные растения на две группы. Это отражает сосуществование внутри нас двух важных стремлений: стремления к ясности и стремления к неопределённости. Можно было бы сказать, что одна группа — это проза параллельной ботаники, тогда как другая — поэзия. Растения первой группы привязаны к языку a posteriori, а второй — рождены из языка, и устные рассуждения — это одно из их предсуществующих состояний. Прежде, чем стать растениями, они являются словами».
Но в номенклатуре, возможно, из-за того, что названия по своей природе коротки, имеет место то, что эти различные отношения между растениями и словами существуют в наибольшей убедительности. Названия растений первой группы отражают солнечную простоту, а также специфические обстоятельства их происхождения и существования. Названия типа «тирил» и «лесные щипчики» являются несомненно описательными, даже при том, что, подобно всем новым словам, они способны порождать вторичные образы и ассоциативные идеи. «Все названия рассказывают историю», говорит Хоэм.
Названия, такие, как «Solea» и «Giraluna», на самом деле предшествуют существованию растений как таковых и, как залог, участвуют в самом их происхождении. Эти названия, которые Жан Ренон называет «machines a faire poesie», являются частью сущности растения, подобно листу, стеблю или цветку.
Хотя параллельная ботаника появилась столь внезапно и заметно на горизонтах науки, прошло десять лет, прежде чем она была официально признана. Но было лишь немногим меньше, чем чудо, что за такое короткое время могло быть собрано и подвергнуто необходимым проверкам и перепроверкам так много информации и свидетельств, и эти контакты могли быть осуществлены на международном уровне между учёными и исследователями, тогда как специализированные лаборатории были основаны лишь в отдельных странах. От первого сенсационного открытия лесных щипчиков в 1963 году до первой Конференции по Параллельной Ботанике в Антверпене в 1970 году было то, что Шпиндер назвал «прорывом параллельных растений». Новости о свежих находках растений и ископаемых остатков, о легендах и историях, связанных с предметом изучения, лились со всех континентов, едва ли бывал выпуск какого-либо научного журнала без какой-то теоретической статьи или бюллетеня новых открытий. Книги, докторские диссертации и даже новые специализированные журналы собирались в библиотеках ботанических и биологических институтов, в то время как в лабораториях продвинулась вперёд работа по улучшению или переделке инструментов, которые нужно было использовать при документировании этой новой флоры, чрезвычайно странной, хрупкой и неуловимой. Антверпенская Конференция, организованная благодаря Корнелису Кулемансу из Бельгийского Королевского Университета, была в некотором смысле спланирована для того, чтобы «определить место» новой науки, объединить множество отдельных усилий в одно целое, заложить теоретическую основу для понимания новых явлений, и если возможно, достигнуть некоторой формы систематизации, хотя бы даже предварительной и временной.
