Паракало, или Восемь дней на Афоне - [102]
Когда мы вышли из лавки, Алексей Иванович объявил:
— А теперь — кофе.
— Нет-нет, — запротестовал отец Борис, — спать пора.
Ну, он действительно с двумя-то сумками намаялся больше всех.
— Правильно, — поддержал его Алексей Иванович. — Вы идите ложитесь, как раз уснёте, а там мы подойдём и будем правило читать.
— Какое правило? — не понял батюшка.
— Ко святому причащению.
— Как?! Опять?
— Ну, мы ж сегодня ничего скоромного не ели, весь день только и делали, что шли и молились, — поддержал я Алексея Ивановича.
— А сыр за ужином?
— Мы не ели.
Спорить с нами было бесполезно, да и не в его мы благочинии, и батюшка махнул рукой.
— Как хотите, а мы — спать.
— А где ты собрался кофе пить? — спросил я, когда отец Борис с Серёгой скрылись в ночной тьме.
— Так монах же говорил…
— А-а… Тогда веди, я всё прослушал.
Так и не понял, то ли это монах так хорошо и подробно объяснял, то ли у Алексея Ивановича такой нюх на кофе, потому что шли мы какими-то невероятными коридорами, то спускались, то поднимались по лестницам, переходили по недостроенной террасе из корпуса в корпус, но в итоге вышли-таки в большую старинную залу, в которой шёл ремонт. Может, от тусклого света всё казалось здесь хранящим вековые тайны и даже сами строительные лесенки тоже казалось из прошлого. Посредине залы тянулся длинный округлый стол. За таким, наверное, собирались на совет старцы…
В дальнем углу поблёскивала большая железная коробка. Это и был кофейный автомат. Здесь? В этой старинной зале? Да ещё механический кофе?!
Когда автомат выдал нам пластмассовые стаканчики с напитком и Алексей Иванович сделал глоток, возмущению его не было предела, даже в Карее он выглядел менее оскорблённым.
Я пожал плечами и продолжал цедить: я не такой гурман, а халява — она и есть халява.
Алексей Иванович попробовал сделать ещё глоток, но отставил стаканчик.
— Так и придётся идти курить.
— Так ты ради этого и тащил меня сюда?
Алексей Иванович вздохнул.
— Не переживай. Это всё бесёнку покоя нет, что у нас всё слава Богу, вот и пакостит по мелочам. Ты только подумай: как мелок бес!
— И что теперь?
— Возьми и допей кофе. В отместку.
— Нет уж, я лучше в отместку ему покурю. Я тут одно замечательное местечко обнаружил.
Замечательным местечком оказался балкончик на лестничной площадке между четвёртым и нашим этажами. Он выходил на внешнюю сторону монастыря, и там была уже чернота ночи и пугливые звёзды. К тому же, на балкончике было зябко. И вдруг меня посетила дерзкая мысль: я вспомнил, что помимо всех прочих удобств и мрамора, в местной гигиенической комнате (туалетом это назвать язык не поворачивается) я обнаружил душ.
— А пойду-ка я душ приму.
Алексей Иванович посмотрел на меня как на ненормального, потом стал уговаривать: мол, вернёмся в Уранополис и там в гостиничке…
— Тут и вода горячая есть, — не унимался я.
— Давай лучше на звёзды посмотрим, — и я понял, что ему просто лень.
Пообещав обернуться быстро, я ушёл.
В келейке оба наших спутника спали наикрепчайшим сном. Я взял монастырское полотенчико и отправился в душ. Почему-то казалось, что душ сейчас окажется занят или вдруг не окажется горячей воды. Но в нашем корпусе была уже почти полная тишина, ни единой души не встретилось, а когда я повернул кран, на меня полилась приятная тёплая вода.
Когда я появился в келейке, Алексей Иванович посмотрел на меня с завистью и проворчал:
— Как теперь рядом с тобой стоять-то…
— Терпи.
Мы легко вычитали каноны и правило. Я вообще находился в невероятно приподнятом настроении. Никакой аппаратный кофе не мог мне его испортить. Да даже если бы и холодная вода полилась в душе — ничто не могло заставить меня забыть три пояска Богородицы.
Три!
День восьмой
Проснулся я до пиликания телефонного будильника и некоторое время смаковал предчувствие последнего дня. Это не было радостью расставания и не было удовлетворением от того, что преодолел какой-то рубеж, этап… Это была сладость достижения полноты. Для которой как раз и оставалось последнее — Литургия в Ватопеде и, даст Бог, причаститься. И что-то ведь должно произойти со мной, когда я достигну этой полноты. Не может быть, чтобы я остался прежним.
Заиграл телефон Серёги, стали подниматься товарищи, и долго понаслаждаться не получилось. Да и ни к чему это. Вперёд, вперёд — на Литургию. Я был уверен, что и тут со мной произойдёт нечто символическое, знаковое, и для меня оно будет завершением круга (мне полнота представлялась огромным шаром, наполняющим меня).
И снова необычная Литургия! Господи, как некоторые могут говорить: да что там у вас за Литургией — каждый раз одно и то же?! Это упрёк нам, остающимися теми же, но вот на Афоне — ни одной одинаковой службы. И дело вовсе не в том, что это были разные монастыри — я каждый раз оказывался другим. Не лучше и не хуже — другим. Кто-то скажет: глупость, если человек стал другим, значит, он обязательно стал лучше или хуже. Нет, я чувствовал, что по сути оставался прежним, но всякий раз открывал в себе самом новое, какая-то часть меня, уже существующего, откликалась и начинала жить — я становился полнее.
На этой последней (Господи, сколько раз лётчики учили меня: не говори «последний» — говори: «крайний» и только «крайний», но никак не «последний») своей Литургии на Афоне я уже явственно ощущал приближение мира. Может, оттого, что Ватопед расположен ближе всех к границе
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Эта книга перевернет ваше представление о людях в форме с ног на голову, расскажет о том, какие гаишники на самом деле, предложит вам отпущение грехов и, мы надеемся, научит чему-то новому.Гаишников все ненавидят. Их работа ассоциируется со взятками, обманом и подставами. Если бы вы откладывали по рублю каждый раз, когда посылаете в их адрес проклятье – вслух, сквозь зубы или про себя, – могли бы уже давно скопить себе на новую тачку.Есть отличная русская пословица, которая гласит: «Неча на зеркало пенять, коли рожа крива».
Чем старше становилась Аделаида, тем жизнь ей казалась всё менее безоблачной и всё менее понятной. В самом Городе, где она жила, оказывается, нормы союзного законодательства практически не учитывались, Уголовный кодекс, так сказать, был не в почёте. Скорее всего, большая часть населения о его существовании вовсе не подозревала. Зато были свои законы, обычаи, правила, оставленные, видимо, ещё Тамерланом в качестве бартера за городские руины…
О прозе можно сказать и так: есть проза, в которой герои воображённые, а есть проза, в которой герои нынешние, реальные, в реальных обстоятельствах. Если проза хорошая, те и другие герои – живые. Настолько живые, что воображённые вступают в контакт с вообразившим их автором. Казалось бы, с реально живыми героями проще. Ан нет! Их самих, со всеми их поступками, бедами, радостями и чаяниями, насморками и родинками надо загонять в рамки жанра. Только таким образом проза, условно названная нами «почти документальной», может сравниться с прозой условно «воображённой».Зачем такая длинная преамбула? А затем, что даже небольшая повесть В.Граждана «Кровавая пасть Югры» – это как раз образец той почти документальной прозы, которая не уступает воображённой.Повесть – остросюжетная в первоначальном смысле этого определения, с волками, стужей, зеками и вертухаями, с атмосферой Заполярья, с прямой речью, великолепно применяемой автором.А в большинстве рассказы Валерия Граждана, в прошлом подводника, они о тех, реально живущих \служивших\ на атомных субмаринах, боевых кораблях, где героизм – быт, а юмор – та дополнительная составляющая быта, без которой – амба!Автор этой краткой рецензии убеждён, что издание прозы Валерия Граждана весьма и весьма желательно, ибо эта проза по сути попытка стереть модные экивоки с понятия «патриотизм», попытка помочь россиянам полнее осознать себя здоровой, героической и весёлой нацией.Виталий Масюков – член Союза писателей России.
Роман о ЛЮБВИ, но не любовный роман. Он о Любви к Отчизне, о Любви к Богу и, конечно же, о Любви к Женщине, без которой ни Родину, ни Бога Любить по-настоящему невозможно. Это также повествование о ВЕРЕ – об осуществлении ожидаемого и утверждении в реальности невидимого, непознаваемого. О вере в силу русского духа, в Русского человека. Жанр произведения можно было бы отнести к социальной фантастике. Хотя ничего фантастичного, нереального, не способного произойти в действительности, в нём нет. Скорее это фантазийная, даже несколько авантюрная реальность, не вопрошающая в недоумении – было или не было, но утверждающая положительно – а ведь могло бы быть.
Если вам кто-то скажет, что не в деньгах счастье, немедленно смотрите ему в глаза. взгляд у сказавшего обязательно станет задумчивый, туманный такой… Это он о деньгах задумается. и правильно сделает. как можно это утверждать, если денег у тебя никогда не было? не говоря уже о том, что счастье без денег – это вообще что-то такое… непонятное. Герой нашей повести, потеряв всех и всё, одинокий и нищий, нечаянно стал обладателем двух миллионов евро. и – понеслось, провались они пропадом, эти деньги. как всё было – читайте повесть.
Рут живет одна в домике у моря, ее взрослые сыновья давно разъехались. Но однажды у нее на пороге появляется решительная незнакомка, будто принесенная самой стихией. Фрида утверждает, что пришла позаботиться о Рут, дать ей то, чего она лишена. Рут впускает ее в дом. Каждую ночь Рут слышит, как вокруг дома бродит тигр. Она знает, что джунгли далеко, и все равно каждую ночь слышит тигра. Почему ей с такой остротой вспоминается детство на Фиджи? Может ли она доверять Фриде, занимающей все больше места в ее жизни? И может ли доверять себе? Впервые на русском.