Парадоксы фронтовой ностальгии - [2]

Может быть, после Победы зажили хорошо? Увы, нет. Надежды наши, что после войны начнется распрекрасная жизнь, что Сталин, убедившись в верности народа а какое еще большее доказательство требовалось, чем победа в войне? прекратит репрессии, тем более в войну они приутихли, — не оправдались. Вернувшиеся инвалидами, особенно те, кто не работал до войны, получили такие нищенские пенсии, которых не хватало даже на то, чтоб выкупить карточный паек… Тут попалась мне "Литературка" 1948 года о статьей о плохом качестве протезов, и вот почти полвека прошло — и те же разговоры, уже для новых инвалидов — афганцев. Мой школьный друг из-за того, что сломался у него протез, упал, сломал вторую ногу, превратившись на несколько месяцев в лежачего больного, а что было бы, если бы не срослась кость?… Денежная реформа 1947 года подняла цены на продукты в два раза по сравнению с довоенными, а зарплата осталась прежней. Правда, полны были магазины, но покупать не на что… В конце 48-го и в 49-м начали прибирать тех из политических, кого освободили в 47-м, тех немногих, кому не добавили срок в лагерях, и тех, кого сактировали по болезни. Снова арестовывали, производили обыски, а потом в телятниках вывезли в Красноярский край, выкидывая частями на сибирских станциях и полустанках на вечную ссылку. В эти же годы стали сажать бывших военнопленных, прошедших причем проверки в 45-м, и отправлять в лагеря. Я думаю, сам Сталин не верил в предательство этих людей, просто надо было избавить общество от тех, кто много знал: политические могли рассказать, и как велось следствие, и о лагерной жизни, бывшие в плену прошли обработку пропагандой и со стороны немцев, и со стороны вербовщиков РОА, которые во многом их просветили — о коллективизации и о 37-м годе. К тому же в те годы прокатилась волна арестов в высших учебных заведениях, причем бывших фронтовиков… И все наши надежды, что изменится что-то, рухнули. Нет, не было в нашей послевоенной жизни светлого, о чем можно было бы вспоминать с ностальгической грустью, считались мы "потерянным поколением", хотя говорить об этом не полагалось: у нас, дескать, такого явления быть не может… Для нас тогда многое было совсем непонятным, да и неудивительно: мы родились в этом режиме, другой жизни не знали, если не считать туманных воспоминаний о последних годах нэпа, когда в Охотном ряду ломились прилавки от всяческих продуктов. Но четче помнили мы о карточках, об очередях, о синих кроличьих тушках, названных в народе "сталинскими быками".

Да, мы тогда почти ничего не понимали, да и откуда, когда многие сокровища человеческой мысли были для нас закрыты, а ведь прочти мы тогда хотя бы строчки из "Несвоевременных мыслей" М. Горького о том, что "народные комиссары относятся к России как к материалу для опытов, русский народ для них — та лошадь, которой ученые-бактериологи прививают тиф для того, чтоб лошадь выработала в своей крови противотифозную сыворотку…", мы бы поняли кое-что в жизни… Не знаю только, лучше было бы все знать или находиться в неведении? А между прочим, та "сыворотка", выработанная "жестоким" и заранее обреченным на неудачу "опытом", по словам Горького, явилась — что мы сейчас видим сильным иммунитетом против бредовых идей "земного рая", всемирного "счастья", в которое надо "загнать человечество железной рукой". Только больно и горько, что опыт этот стоил так дорого, стольких человеческих жертв, что сейчас среди почти трехсотмиллионного народа не можем найти альтернативы главе правительства.

Итак, находясь в полном неведении, мы быстро смирились с послевоенной жизнью, главное же — война позади, мы остались в живых, а впереди — заманчивые дали коммунизма, в котором будет все "по потребностям". Сказать, что верили мы в это безоглядно, конечно, нельзя. Но все же надеялись на что-то лучшее.

Мы и сейчас снова надеемся на лучшее, не особенно вникая в печальный парадокс наших дней, который мало что оставляет от надежд. А парадокс в том, что партия (ее лучшая часть), провозгласив перестройку, сама же и тормозит ее в лице другой, скажем, не лучшей ее части, которая никак не может расстаться с монопольной и бесконтрольной властью, а потому не может или не хочет отказаться и от тех коммунистических мифов, которые ей эту власть и дали, и которой партия пользовалась более 70 лет, ни за что не отвечая и доведя страну до краха. И если партия не отмежуется от своей реликтовой части, тянущей ее назад, то мне кажется совершенно неизбежным, что при свободных выборах и при наличии к тому времени каких-нибудь других, более радикальных партий, она потерпит такое же сокрушительное поражение, которое потерпели коммунистические партии Восточной Европы. А мне бы не хотелось этого, не потому, что я питаю нежные чувства к "родной и любимой", а потому, что вижу в современной партии реальные и свежие интеллектуальные силы, способные повести страну к подлинной демократии и к радикальным экономическим реформам. Разумеется, при условии полного отказа от обветшалой и оказавшейся гибельной для страны идеологии…

Однако и с ней дело обстоит не так-то просто. Письма, которые я получил от читателей по поводу своей статьи "Поговорим об идеалах", показывают, что из сознания многих людей еще не ушла вера в коммунистические идеалы. Сколько бы сейчас ни говорилось и ни писалось об утопичности этих идеалов, надо признать, что они делали скудную и серую жизнь простого человека в какой-то мере