Парад планет - [50]

Автор статьи, начинающейся с цитаты из Зигмунда Фрейда, утверждал: мол, на генеалогическом древе грибка-боровичка не обошлось без сучков… Оказывается, для бабы Явдохи, которая так любила маленького Хомку, был характерен так называемый симптом капюшона. Симптом капюшона выражался в том, что, отбивая вальком белье на камне, баба Явдоха так задирала юбку, что подол ее даже закрывал бабе лицо. Кроме того, у бабы Явдохи был синдром Отелло. Этот синдром выражался в том, что баба Явдоха ревновала своего деда Харитона к каждой яблоневской молодице. Кроме того, баба Явдоха в девичестве несколько раз переживала манию эротического преследования Крафта-Эбинга, ей казалось, что в темном переулке ее поджидают парубки и что она слышит их бесстыдные разговоры. Эта мания эротического преследования прошла у бабы Явдохи, когда ее полюбил дед Харитон.

А уж как в этом полупорнографическом журнальчике досталось деду Харитону, обыкновеннейшему яблоневцу! Да, видно, не такому уж и обыкновеннейшему, раз без него нельзя было обойтись на этом генеалогическом древе, которое увенчивал Хома. В юном возрасте трудясь в панской экономии, Харитон на восьмом и девятом годах жизни испытал страх так называемого акинетического нападения Дузе: неожиданно замирал перед рябым ягненком или безрогим теленком, будто громом пораженный. Тогда же, на работе в панской экономии, он увидел локомобиль, с помощью которого молотили зерно. Сильное впечатление от локомобиля привело к синдрому Джелиффа: маленькому яблоневцу показалось, что его ноги превратились в два металлических колеса, на которых можно быстро катиться по дороге и бездорожью. Уже парубком он частенько попадал под власть скиртодии Бжежицкого: любил покрасоваться перед девчатами, проскакать перед ними на диком жеребце, мог на ярмарке залюбоваться волами, на которых у него не было денег, а то вдруг в разговоре с учителем церковноприходской школы ввернуть ученое словцо, услышанное от сельского батюшки. Но едва ли не ярче всего у деда Харитона в первую мировую войну проявился симптом акайрии Аствацатурова. Раненный в ногу в мазурских болотах, Харитон из Яблоневки к каждому приставал с одним и тем же вопросом: «За что они меня так?.. За что они меня?.. За что они меня?..» Услышав или не услышав ответ, охваченный отчаянием, возненавидев жестокую несправедливость войны, он тогда, в мазурских болотах, с этим вопросом, кажется, обращался к ельнику, к морошке, к клюкве, к птицам, будто мир природы мог ответить ему!

Далее в той статье в амстердамском полупорнографическом журнале говорилось о матери грибка-боровичка; будто бы Варвара из Яблоневки хоть и была молодица при красе и добром здравии, а все же… Когда до революции в Яблоневке случился недород, юная Варвара страдала ункусным эпилептическим припадком Джексона: вдруг в отцовской хате, где и крошки муки не было, ей начинали мерещиться ароматные кныши, паляницы, коржи, печенье, маторжаники, ноздри щекотали запахи колбас, ветчины, буженины!.. Уже когда пришли фашисты, у Варвары будто бы проявились признаки лилипут-галлюцинаций, то есть все немцы и полицаи начинали ей казаться малюсенькими людьми, которые ездят на малюсеньких танках и машинах, держат в руках малюсенькое оружие, пьют шнапс из малюсеньких наперстков. Лилипут-галлюцинации у матери Варвары одновременно удивительно объединялись с гулливер-галлюцинациями: сама себе она казалась очень большой и сильной, иногда видела даже свою голову в небесах. Так вот зарубежные писаки в своих выдумках дошли до того, что утверждали, будто она однажды в зимний вечер с сухим подсолнуховым стеблем в руках кинулась на колонну немцев, маршировавших через Яблоневку. Ибо, раз немцы представлялись ей букашками, так почему бы Варваре, головой достигающей туч, не смести их одним взмахом сухой подсолнуховой хворостины, чтоб очистить землю от оккупантов?..

А какие только синдромы не приписывались в том полупорнографическом амстердамском издании старшему Хоме, то есть отцу грибка-боровичка! Работая в колхозе возле скотины, он верил, что у каждой коровы, коня, свиньи или козы в середине заложен магнит. У какой животины магнит больше — та лучше слушается, за нею легче ухаживать и запрягать в плуг, а у которой в середине магнит поменьше, та животина вредная, брыкается, лягается, дает мало молока, не подставляет шею под хомут… Когда немцы вступили в Яблоневку, отец грибка-боровичка задумал спалить в поле урожай пшеницы на корню, его поймали свои же, те, кто пошел служить фашистам, избили шомполами до смерти, и в глазах его до последней минуты стоял образ молодой Варвары, что держит на руках маленького сына Хомку, эта картина остекленела в его затуманенном взгляде, и в этой четкости и долговременности запечатленной картины проявился будто бы эйдетизм Урбанчича — Йенша.

А Мартоха! А каких только собак не вешали на Мартоху! Конечно, она отбрехалась бы от любой собаки в Яблоневке, но чур тому полупорнографическому амстердамскому журнальчику: раз такого ходу, то лучше с моста да и в воду… Мол, муж да жена колья из одного плетня, поэтому Мартохины синдромы тоже не из дому, а в дом, поэтому и от них кое-что перепадало Хоме. И пересчитывали их, будто на бухгалтерских счетах костяшки. Синдром Петцля, то есть сужение поля зрения: иногда видит Мартоха все позади себя, да не видит перед собой. Пиквикский синдром, то есть сонливость: она переспала бы и кузнеца, и бондаря, если бы рядом не спал старший куда пошлют. Синдром Стерджа — Вебера — Краббе, то есть хвастливость, склонность к преувеличениям: говорила бы, как та покойница, у которой аж пуп развязался от болтовни, брехала бы, как тот поп-владыка, у которого язык без костей, гневалась бы и мутила воду, как бес у плотины.