Парад планет - [105]

Вскоре Мартоха принесла из хаты макитру вареников с сыром и, забравшись в кабину, угостила Хому. Наработавшийся за целый день, он уминал их с таким волчьим аппетитом, что аж за ушами хрустело, аж в воздушном фильтре всхлипывало, аж в основном цилиндре гидравлической системы булькало.

— Как мы теперь заживем? — спросила Мартоха, кончиками пальцев нежно касаясь рулевого колеса, словно это была теплая мужская рука.

— Как ездила на мне, так и дальше будешь ездить! — заверил тракторозавр Хома. — Только теперь с большей скоростью.

— А не будем жить так, как кошка с собакой?

— Мартоха, не бил я тебя кулаками и ногами, не буду бить и рычагами и колесами!

— Может, теперь ты станешь как тот, что не бьет, не ругает и ни в чем не помогает?

— Мартоха, что должен сделать, сделаю сегодня, а что должен съесть, то съем завтра!

— Не дай бог коня ленивого, а тракторозавра ревнивого!

— Мартоха, мои сердце и мотор к тебе летят, мои глаза и фары на тебя глядят!

— Пой, Хома, песню, она длинная…

— Мартоха, жила ты со мной в платьице и в счастьице, эге ж? Хоть я и тракторозавр, но будет у тебя в жизни и радость, и сладость.

Мартоху радовало, что тракторозавр Хома не отвернулся от яблоневской народной мудрости присловий и поговорок, как это порой случается с некоторыми, которым еще ой как далеко до настоящего тракторозавра, а они уже не только от своей мудрости отбились, а и к чужой не прибились.

Млея сердцем, как в девичестве, Мартоха льнула к законному своему тракторозавру Хоме, и запах бензина и солярки волновал ее не меньше, чем когда-то запах табака и здорового пота. Тракторозавр Хома также прижимался к Мартохе, ибо, став научно-техническим чудом, он любил свою родную жену не меньше, чем когда-то, а может, и больше. Эге ж, больше, ибо, имея мощный двигатель и много лошадиных сил, он теперь и любил Мартоху всеми этими силами, а не только одной своею. От прикосновения ласковой женской руки к баранке Хома испытывал блаженство не только в двигателе или в генераторе, а и в дифференциале, и в педали ножного управления регулятором топливного насоса, и в выхлопной трубе. И когда Мартоха наступила ногой на педаль управления тормозами, тракторозавр Хома даже застонал от удовольствия, аж завибрировал капотом и колесами, а фары у него то открывались, то закрывались.

— Ой, Мартоха, — прошептал он, — кто кого любит, тот того и голубит.

Наконец Мартоха так пылко прижалась к тракторозавру Хоме, что его насквозь будто сладким током пронзило — и от этого тока вдруг заработал двигатель внутреннего сгорания, потревожив тишину ночную громким рокотом.

— Самовозгорание от нашего жара! — вскрикнул Хома, который много чего изведал от женщин, но такого еще не доводилось. — У меня дрожит вся ходовая часть.

— И моя ходовая часть дрожит, — призналась Мартоха.

— А что творится с муфтой сцепления!.. Если б ты только знала!

Но муфта сцепления была так далеко, из кабины рукой ни за что не достать и не потрогать, поэтому, понятное дело, Мартоха поверила своему Хоме на слово, что и вправду с муфтой сцепления творится что-то небывалое. Уже не владея собой, она припала к устам любимого тракторозавра, тот ответил таким длинным и страстным поцелуем, что женщине страшно стало. Конечно, стало страшно, потому что мотор даже взревел, никогда еще Мартохе не приходилось целоваться с тракторозавром, не ведала, к какой напасти могут привести такие поцелуи. Поэтому оттолкнулась локтями от его груди и выскользнула прочь из кабины.

— Мартоха! — окликнул ее Хома не то голосом человеческим своим, не то ревом двигателя, потому что они слились воедино, создавая волшебный тембр не земного, а небесного звучания. — Чего ты убежала, иди-ка сюда…

— Боюсь, Хома, я словно та мышь, для которой и кошка зверь.

А поскольку Мартоха и вправду боялась подступиться к Хоме, охваченный любовью тракторозавр, ловко крутанув рулем, двинулся на жену. Освещенная ярким светом фар, она какое-то мгновение стояла вся побелевшая и окаменевшая, потом испуганно попятилась, не спуская взгляда с грозного тракторозавра.

— Жена, какого врага боишься? — рокочущим машинным голосом гремел Хома. — Или ты за моею спиной потеряла свой гребень золотой? Обниму и поцелую — к столбу не приревную.

Мартоха, облитая дрожащим электрическим светом фар, уже к самому крыльцу отступила, уже и на ступеньки поднялась, уже и за порог шмыгнула, уже и двери закрыла изнутри.

— Мартоха! — заревел тракторозавр Хома, аж стекла забренчали в окнах. — А чего ты от мужа закрываешься? Почему в хату не пускаешь?

— А пусть господь милует, чтоб я такого на порог пустила! — донеслось из-за дверей.

— Мартоха, не гневи меня, до сумасшествия не доводи, потому что или главная передача поломается, или тормоза не выдержат. Я хоть и железный, да не весь!

Но испуганная Мартоха и не думала открывать. Тракторозавр Хома угрожал и двери высадить, и окна выбить, ездил от одного окна к другому, светил фарами, чадил удушливым дымом из выхлопной трубы, раздавил глиняную мисочку, из которой куры пили воду, ободрал ствол вишни, но Мартоха все упорствовала! Соседи и внимания не обратили на этот шум во дворе грибка-боровичка, полагая, что тракторозавр хорошо набрался, как это, наверное, между тракторозаврами водится, поэтому Мартоха и испугалась его кулаков, не пускает в хату.