Парацельс - [11]

Никто не может оспорить способность арабских ученых «систематически отливать весь обширный накопленный материал в ясно изложенные, наглядно и хорошо Продуманные учебники и руководства, в которых все отделы логически связаны, в которых одно вытекает из другого, и все проникнуто высшей степенью наглядности»[4]. Но это говорит о том, что арабы были прекрасными учителями и, может быть, последние в них преобладали над исследователями.

Кроме того, предрассудки мусульманской религии почти вовсе не позволяли арабам коснуться таких основных областей медицины, как анатомия, хирургия и гинекология. И несмотря на новые открытия, ими сделанные, на дальнейшую разработку многих отдельных медицинских проблем, над арабскими учеными безраздельно царила общая система Галена и даже замечательнейшее из арабских сочинений — канон врачебного искусства Авиценны (980—1076) — огромная энциклопедия (5 томов), содержавшая в себе в строго систематическом изложении всю теоретическую и практическую медицину со всеми специальными ее ветвями, — лишь произведение послушного последователя Галена.

Наступил XV век, начало эпохи, от которой датирует «современное естествознание; как и вся новейшая история». «Современное естествознание, которое одно лишь достигло всестороннего, систематического научного развития, в противоположность гениальным натурфилософским догадкам древних и весьма важным, но спорадическим и оставшимся по большей части безрезультатными открытиям арабов»[5].

Приближались дни решающих работ и открытий, которые положили начало современной медицине в том ее виде, как она нам знакома теперь.

В 1543 году нидерландец Андрей Везалий опубликовал замечательный труд, посвященный анатомии человека. Везалий впервые основал анатомию на изучении человеческих трупов и показал многочисленные ошибки анатомических взглядов школы Галена.

В начале XVII века Вильям Гарвей поднял физиологию до высоты истинной науки и впервые доказал правильную картину кровообращения. Почти одновременно с ним с помощью изобретенного незадолго перед этим микроскопа Мальпигий проник в области тончайшего строения тканей, положив начало гистологии, а Антоний ван-JIeвенгук открыл присутствие мельчайших живых существ в капле воды, — так медицина приблизилась к обнаружению бактерий — возбудителей заразных болезней.

Упорная Исследовательская и экспериментальная работа развертывается во всех отраслях медицины и в этом повседневном труде подготовляются новые открытия, которыми столь богаты XVIII, XIX и XX века. Они идут рука об руку с развитием других областей естествознания: химии, физики, биологии; они опираются на могучий подъем техники, вооружающей врача тончайшими и совершеннейшими приборами для исследования.

Но эпоху современного естествознания отделяет от средневекового прошлого некий революционный рубеж, на котором даны были первые бои схоластической медицине, па котором расчищался путь для новой врачебной науки и устанавливались первые вехи, намечавшие линии будущих побед.

На этом рубеже стоит громадная фигура Парацельса, который первый поднял бунт против отживших, но все еще почитаемых авторитетов, против тупости и застоя средневековой медицинской науки и сумел дать ряд гениальных научных провидений.

Годы странствий

Окончив университет (предположительно около 1515 года) доктор Теофраст фон-Гогенгейм оставил Феррару и начал свое многолетнее странствование.

Это был последний период накопления опыта и знаний. Потом наступила пора творческой деятельности Парацельса, которую он развернул так, что источник его сил казался неиссякаемым. А силы в нем было достаточно — в этом простом и грубом человеке.

Парацельс писал о себе: «От природы я не из тонкой пряжи, это не в духе моей страны, чтобы люди выходили из шелкопрядильни. Мы вырощены не на плодах смоковниц, не на меду, не на пшеничном хлебе, но на сыре, молоке и ржаном хлебе: это не может создать слабых и утонченных людей. И в каждый наш день мы обладаем только тем, что нами получено в юности. Такой, как я, должен казаться грубым рядом с утонченными и чистюлями». Такие люди и «мы, которые выросли в лесной чаще, не понимают друг друга».

Он решил, не страшась лишений и невзгод, посетить университеты передовых стран, слушать лекции и работать в них. Его интересовали врачебные средства, которые употребляли знахари и лекари из народа. Ему хотелось побывать в лабораториях алхимиков на больших рудниках, где практически применялись химические знания. Наконец, его влекла широкая жизнь, которая вскипала борьбой, битвами и восстаниями.

Вспоминая эти годы, он говорил:

«Я долгие годы посещал высшую школу у немцев, у итальянцев, у французов. И я не только познал там науку и прочел многие книги, но пустился в дальнейшие путешествия: в Гренаду, Лиссабон, через Испанию, через Англию, через Марку, через Пруссию, через Литву, через Польшу, Венгрию, Валахию, Семиградие, Хорватию, а также через другие страны; не стоит об этом и рассказывать. И во всех этих краях и местах я прилежно и старательно выспрашивал и исследовал верное и настоящее искусство врачевания не только у докторов, но также и цирюльников, банщиков, ученых врачей, знахарок, чернокнижников, как они ухаживают за больными, у алхимиков, в монастырях, у благородных и простых, у разумных и глупых».