Папийон - [115]

— Знаешь, Папийон, я не в силах больше выносить это. Я хочу бежать, чем бы дело ни кончилось. Я попросил, чтобы меня перевели в дурдом санитаром. Случайно узнал, что в кладовой у них есть две бочки на двести тридцать литров каждая — достаточно, чтобы построить плот. В одной оливковое масло, в другой уксус. Сдается мне, что, если их крепенько связать, чтобы они нормально держались и не разошлись на воде, у нас есть шанс добраться до материка. За стенами, что окружают двор психушки, охраны нет. А внутри постоянно дежурит только один охранник, ему помогают следить за психами двое заключенных. Может и тебе туда пристроиться?

— Кем, санитаром?

— Не выйдет, Папийон. Слишком они хорошо тебя знают, чтоб пустить козла в огород. Психушка от лагеря не близко, охраны, считай, никакой. Так что и думать нечего, что тебя возьмут санитаром. Но можно устроиться пациентом.

— Ой, это очень сложно, Сальвидиа. Когда врач признает, что ты чокнутый, он тем самым дает тебе право вытворять все, что заблагорассудится. Потому как психи не подлежат ответственности за свои поступки. И это должно быть подтверждено официально. Теперь представляешь, какую ответственность берет на себя врач, подписавший такой документ? Ты можешь убить заключенного, даже охранника, его жену или ребенка, ты можешь бежать, можешь совершить любое мыслимое и немыслимое преступление, и ответственности перед законом не несешь. Худшее, что могут с тобой сделать, — засадить в смирительной рубашке в камеру, обитую чем-нибудь мягким. Да и то не навсегда, рано или поздно выпустят. Короче говоря, какое бы тяжелое преступление ты ни совершил, пусть даже побег, тебя не наказывают.

— Папийон, я очень в тебя верю. Ты как раз тот человек, с которым я хотел бы бежать. Вывернись хоть наизнанку, но постарайся попасть в психушку. А я уже буду там санитаром и помогу, чем смогу. Всегда протяну руку помощи в трудную минуту. Я понимаю, как это жутко для нормального человека оказаться среди опасных преступников, да к тому же еще психов.

— Ладно, ты устраивайся туда, Ромео, а я обмозгую все хорошенько. Прежде всего надо выяснить, каковы эти первые признаки сумасшествия, чтобы запудрить мозги врачу. В любом случае цель того стоит — получить подтверждение, что ты не отвечаешь за свои поступки.

И я вплотную занялся делом. Книг по психиатрии в тюремной библиотеке не оказалось. Я использовал любой удобный случай, чтобы поговорить с людьми, которые сами болели когда-то. И постепенно выяснил следующее:

1. Все сумасшедшие жалуются на мучительные боли в затылке.

2. Часто страдают от звона в ушах.

3. Все они ведут себя крайне беспокойно и не в состоянии в течение долгого времени неподвижно лежать. У них наступает нервный срыв, они вскакивают, как ужаленные, их бьет дрожь, мышцы напряжены.

Вот что мне предстояло проделать, чтобы убедить врача воочию, а не со слов. Надо разыграть все так, чтобы меня признали достаточно сумасшедшим для содержания в дурдоме, но не переборщить, чтобы не слишком там мучили разными смирительными рубашками, битьем, голодом, уколами брома, холодными и горячими ваннами и всем прочим. Если удастся достаточно убедительно сыграть роль, врача я наверняка проведу.

В мою пользу было одно обстоятельство: никому и в голову не могло прийти, что мне есть смысл симулировать. Как только врач убедится в этом, я победил. Другого выхода не было. Они отказались перевести меня на остров Дьявола. В лагере все обрыдло до предела, особенно после смерти моего друга Матье. К черту сомнения! Я решился. В понедельник объявляю себя больным. Лучше, правда, если бы это сделал кто-нибудь, кому доверяет начальство. Мне следует разыграть в бараке две-три достаточно убедительные сцены, чтоб староста сам доложил охраннику, а охранник, в свою очередь, сам внес меня в список больных.

И вот уже три дня я не сплю, не моюсь и не бреюсь. По нескольку раз за ночь занимаюсь онанизмом, ем совсем мало. Вчера спросил соседа: зачем он забрал у меня фотографию (которой на самом деле сроду не существовало). Он божился на чем свет стоит, что не притрагивался к моим вещам. Потом занервничал и перебрался в другой конец барака.

Суп нам приносили в большой бадье, и вот перед тем, как кто-либо из наших успел к ней приблизиться, я встал, подошел к бадье и на глазах у всех помочился в нее. Восторга у присутствующих это, разумеется, не вызвало, однако, мой вид был, наверное, столь страшен, что никто не пикнул. Только Гранде спросил:

— Зачем ты это сделал, Папийон?

— Потому что забыли посолить.

И не обращая ни на кого ни малейшего внимания, я достал свою миску и протянул старосте, чтобы тот ее наполнил.

В полном молчании весь барак смотрел, как я ем свой суп.

Этих двух инцидентов оказалось достаточно, чтобы однажды утром предстать перед врачом без всякого с моей стороны заявления или жалобы.

— Ну, доктор, как вы себя чувствуете? Хорошо или плохо?

Я повторил вопрос. Врач смотрел на меня в изумлении. Я не сводил с него пристального, изучающего взгляда.

— Гм… неплохо, — ответил наконец врач. — А вот как вы? Вы не больны?

— Нет.

— Тогда почему вы здесь?