Папийон - [111]

Бог даст, они не успеют сцапать моего друга. В знак прощания мы подняли весла. Ящик накренился. И спеленутое мешковиной тело Матье выскользнуло из него вслед за тяжелым камнем и через секунду оказалось в воде.

И… о ужас! Не успело оно скрыться из вида, а я был уверен, что оно уже пошло ко дну, как вдруг его вытолкнули на поверхность акулы — Бог знает, сколько их там было — семь, десять, двадцать, — трудно сказать. Мы и развернуться не успели, как мешки были сорваны с трупа, а затем произошло нечто уже совершенно невообразимое и чудовищное. Секунды две-три тело Матье стояло в воде вертикально. Правой руки уже не было. Возвышающийся до пояса над поверхностью труп двинулся прямо к лодке, а затем исчез навеки в бешеном пенном водовороте. Акулы проносились под лодкой и били о днище с такой силой, что один из сидевших с нами заключенных потерял равновесие и едва не свалился в воду.

Все мы, в том числе и тюремщики, буквально оцепенели от ужаса. И первый раз в жизни я почувствовал, что, увидев хоть раз такое, жить дальше абсолютно невозможно, просто невыносимо; я уже сам был готов броситься к акулам, чтобы избавиться от этого кошмара раз и навсегда.

Я медленно брел от причала к лагерю. Один. Часов семь вечера, а уже совсем стемнело. На Западе небо слабо отсвечивало последними отблесками уже закатившегося солнца. Все остальное затягивала сплошная черная мгла, пронзаемая время от времени мигающим лучом маяка.

«Какого черта! Ты же хотел присутствовать на похоронах своего друга?! Так вот ты и побывал там, чего же еще?.. Слышал звон колокола… Ну что, брат, доволен? Насытился? Удовлетворил свое нездоровое любопытство?..

Остался еще парень, который все это сотворил, с ним надо будет разобраться отдельно. Когда? Сегодня же!.. Сегодня, пожалуй, слишком рано… Он будет настороже. У них в шобле человек десять. Впрочем отчаиваться не следует. Так посмотрим, на кого я могу положиться. Четверо, я пятый. Что ж, не так уж плохо. В порошок стереть эту падлу! И если выгорит, переберусь потом на остров Дьявола. И никаких плотов, никаких приготовлений: два мешка кокосовых орехов — и кидаюсь в море. До континента рукой подать, километров сорок по прямой. А если учитывать волны, ветер и течения, то и целых сто двадцать выйдет. Вся задача в том, чтобы продержаться. Но я — парень крепкий, что мне стоит проболтаться пару дней в море, оседлав мешок с орехами?.. Нет, пожалуй, справлюсь».

Я поднял носилки и двинулся к лагерю. У ворот произошло нечто совершенно экстраординарное: меня обыскали! Чего прежде сроду не случалось. Надзиратель отобрал у меня нож.

— Вы что, погибели моей захотели? Почему оставляете без оружия? Разве не понимаете, что мне тогда крышка? Пришьют меня, вам же придется и отвечать!..

Но никто не обратил никакого внимания на мои протесты. Ни надзиратель, ни арабы-тюремщики. Дверь распахнулась, и я вошел в барак.

— Эй, да здесь же ни черта не видно! Почему горит одна лампа, а не все три?

— Папи, иди сюда.

Гранде схватил меня за рукав. В помещении было как-то необычно тихо. Я прямо всей кожей чувствовал, что здесь должно произойти нечто ужасное, если уже не произошло…

— Я без ножа. Обыскали и отобрали.

— Тебе он сегодня без надобности.

— Почему?

— Армяшка и его дружок в сортире.

— А чего они там делают?

— Они убиты.

— Кто их пришил?

— Я.

— Быстро сработано, ничего не скажешь. А что другие?

— Их в шобле осталось четверо. Паоло поклялся, что сами они на нас не полезут, но только хотят твердо знать, что на этом дело и кончится. Они сами хотят услышать это от тебя.

— Достань нож.

— На, держи мой. Я постою здесь, в углу, а ты иди и потолкуй с ними.

Я двинулся в их угол. Глаза мои уже привыкли к темноте, и я отчетливо видел их всех. Вон они стоят, все четверо, бок о бок, плечо к плечу, перед своими гамаками.

— Ты что, хотел потолковать со мной, Паоло?

— Да.

— Один на один или при своих дружках? Чего тебе надо?

Я весь подобрался. Нас разделяло метра полтора. Раскрытый нож я держал в левой руке, крепко зажав рукоятку в ладони.

— Я хотел сказать… Твой друг уже достаточно отмщен, так мне, во всяком случае, кажется. И покончим на этом. Ты потерял своего лучшего друга, мы потеряли двух наших. Сдается мне, на этом можно поставить точку. А ты как считаешь?

— Паоло, я тебя выслушал. Давай договоримся так: моя и твоя кодлы неделю будут сидеть тихо и друг друга не трогать. А там посмотрим, что дальше делать. Идет?

— Идет.

И я повернулся и ушел.

— Ну, что он тебе сказал?

— Они считают, что смерть армяшки и Сан-Суси — достаточная плата за Матье.

— Нет, — сказал Гальгани.

Гранде промолчал. Жан Кастелли и Луи Гравон высказались за мирное разрешение конфликта.

— Ну а ты как считаешь, Папи?

— Так… Прежде всего, кто убил Матье? Армяшка. Ладно. Я предложил такую сделку. Дал слово, и они тоже дали, что неделю будем сидеть тихо.

— Так, значит, ты не хочешь отомстить за Матье? — спросил Гальгани.

— Он уже отмщен. За него одного пришили двоих. Может хватит?

— А если и остальные тоже были причастны к этому делу? Вот что надо бы узнать.

— Ладно, всем спокойной ночи. Прошу прощенья, но мне надо малость поспать.