Папины дочки - [12]

— Боишься, что нас могли услышать? — спросил он, покрывая поцелуями ее живот.

Натаниэль Монтегю был одним из самых перспективных холостяков Лондона. Он предпочитал моделей и девушек из высшего общества, но Камилла Бэлкон все же была даже на фоне его изысканных предпочтений чем-то особенным. Медовая блондинка, обычно холодная и сдержанная, как прима королевской балетной труппы, она вдруг расцвела и затрепетала в его объятиях.

Она была восхитительна. Собранная и строгая, когда дело касалось ее карьеры, но смелая, страстная и ненасытная в постели. Он часто встречался с ней после работы на Линкольн-Инн. Сейчас он снова ощутил, как его охватывает желание, но она внезапно отстранилась.

— Нет, Нат, хватит. Мы собирались спуститься вниз к обеду через десять минут, а я хочу еще принять душ, — сказала она, опустив ногу на пол. — Если хочешь освежиться, в соседней комнате тоже есть ванна.

Нат крепко обхватил ее за талию и бросил на подушки.

— Почему бы нам не пойти вниз сразу, пусть останется наш запах, — прошептал он ей на ухо, но Камилла высвободилась и посмотрела на него с возмущением.

— Идти вниз, не вымывшись? — Она громко рассмеялась. — Папе это вряд ли понравится.

— Я думал, тебе плевать, что ему нравится, а что нет, — усмехнулся Нат, заметно охладев за последнюю минуту их спора.

— Да, плевать. Но ты прекрасно знаешь, как его бесят некоторые вещи.

Нат вздохнул. Поднявшись с постели, он накинул халат и, шагнув к обнаженной Камилле, снова обнял ее.

— Ты сама будешь жалеть об этом, милая, вот увидишь, — усмехнулся он.

Камилла покачала головой и пошла босиком по лакированному паркету в ванную. Оглянувшись, она махнула ему рукой и, захлопнув дверь, включила воду. Очертания ее тела были отчетливо видны сквозь стекло. Нат задумчиво разглядывал ее несколько секунд.

Камилла знала, что он до сих пор смотрит на нее, и это раздражало ее. Если бы ей действительно было все равно, что думает отец, то она не стала бы заботиться о том, чтобы сойти к столу в приличном виде. Но она была уже взрослой женщиной, умной, независимой и уверенной в себе, и достаточно проницательной, чтобы знать, чего стоил ее отец. Она не разделяла мнения Кейт и Венис, считавших, что они обязаны приезжать в Хантсфорд вне зависимости от того, как ведет себя с ними отец, а он нередко вел себя очень скверно. Камилла была менее послушной дочерью. В прессе ее называли «резкой и амбициозной», и это была правда. Она была весьма известным адвокатом, и сентиментальность не являлась ведущей чертой ее характера. Пожалуй, единственное, чем она была обязана отцу, — это желание избавиться как можно скорее от родительской опеки и сбежать из дома, чтобы самой во что бы то ни стало добиться успеха. Из четырех сестер, живших под этой крышей с детства, именно она была самой решительной и дерзкой.

Так что же заставляло ее приезжать сюда? И почему она чувствовала себя такой взволнованной? Конечно, в глубине души она знала причину происходящего — ей потребовалось немало лет, чтобы отогнать эти мысли подальше, перечеркнуть прошлое и свои воспоминания, но они все равно были еще живы и все еще продолжали мучить ее. Но ей надо было забыть о том, что заставляло ее подчиняться отцу. Она покрыла лицо душистой пеной и тут же подставила голову под душ, включив воду похолоднее. Вот так. Пусть прошлое умолкнет в ее сердце.

Внизу, в большом зале замка, лорд Освальд Бэлкон, десятый из рода баронов Хантсфордов, расхаживал вокруг стола, раздраженно поглядывая на часы, и думал, что потерянного времени ему хватило бы на то, чтобы прокатиться на одном из лучших своих автомобилей. За этот месяц он всего лишь раз позволил себе промчаться в шикарном гоночном авто по дорогам Сассекса, так что ветер свистел в ушах и дух захватывало от невероятной скорости. Конечно, он предпочел бы именно так провести вечер, вместо того чтобы терпеть общество совершенно неинтересных ему людей.

Годами Освальд вынужден был устраивать в своем замке рождественские балы и охотничьи приемы, на которые съезжались герцоги, принцы и прочие знаменитости. Но в последнее время эти праздники приносили хозяину больше неудобств и нервотрепки, чем радости. И не только потому, что обходились довольно дорого. Особенно жаден до вина был его друг Филипп Уэтхорн. Освальд знал, что к воскресенью его запасы «Дом Периньон», «Шатонёф-дю-Пап» и старого доброго «Ротшильда» закончатся.

Он взглянул на свое отражение в зеркале, висевшем над камином, и улыбнулся. В шестьдесят пять он выглядел на пятьдесят. Еще очень привлекательный мужчина. И одет с безупречным вкусом. Плечи расправлены, спина прямая — годы не смогли согнуть его; даже волосы хоть и поседели, но оставались густыми, а в голубых глазах до сих пор сохранялся блеск и задор молодости. Когда-то одно упоминание его имени наводило ужас и заставляло трепетать его недругов.

Постепенно в его воспоминаниях всплыла статья в «Телеграф», появившаяся в прошлом месяце. Ему захотелось выпить, и он плеснул себе в стакан немного виски. Особенно неприятен был тот фрагмент, где его описывали как «разбитного барона, который променял семейное счастье на скандальные похождения, застолья и сомнительные удовольствия». Сначала он решил было подать в суд на автора бесцеремонной публикации, но его пыл быстро угас, как только он осознал, что в этом случае нелицеприятные подробности его жизни так или иначе будут муссироваться в суде. Но больше всего его беспокоили образ жизни и поведение его дочерей, о которых то и дело появлялись заметки. У него в ушах до сих пор звучала фраза, оброненная каким-то журналистом: «Королевы светской сцены, сестры Бэлкон, некоронованные принцессы из рода Хантсфордов, наследницы завидного состояния».