Пансионат «Мирамар» - [13]

— Послушай, лисица, ты должен помирить меня с Зухрой…

* * *

Новый жилец?

В его смуглом с четкими чертами лице было что-то крестьянское. Среднего роста, худощавый, с твердым взглядом. На вид ему было лет тридцать.

— Господин Сархан аль-Бухейри, — представила его нам Марианна.

— Заместитель главного бухгалтера компании по производству пряжи, — добавил он звучным голосом, в котором чувствовался акцент сельского жителя.

Марианна пригласила его позавтракать и, когда он ушел, весело сообщила нам:

— Он тоже будет жить здесь.

Не прошло и недели, как у нас появился еще один жилец, Хусни Алям. Он немного моложе Сархана, светлокожий, крепкого телосложения, под стать борцу. Марианна рассказала, что он из знатной семьи города Танты.

И наконец, поселился Мансур Бахи, диктор Александрийского радио. Двадцати пяти лет. В его лице с тонкими изящными чертами, во всем его облике было что-то детское, но отнюдь не женственное.

Таким образом, все комнаты пансионата оказались заполнены, и Марианна была на верху блаженства.

Я радовался новым знакомствам. Молодость стремится к веселью и радости, но, может быть, новые постояльцы не откажутся иногда посидеть и в компании стариков?

— Во всяком случае, они не студенты, — с удовлетворением говорила Марианна.

* * *

Наступил день, когда по радио передавали концерт Умм Кальсум. Марианна сказала, что этот вечер жильцы проведут все вместе. Это будет приятный вечер музыки и бесед.

Мы приготовили вскладчину ужин — жареное мясо и виски. Все уселись вокруг радиоприемника, и Зухра кружилась, как пчела, обслуживая нас. Вечер был холодный, но тихий и безветренный. Зухра сказала, что небо чистое — можно пересчитать звезды.

Звенели бокалы, все были оживлены и веселы. Лишь Талаба Марзук испытывал беспокойство. Накануне он сказал мне, что пансионат превратился для него в ад, что он не сомневается — вскоре всем постояльцам станут известны подробности его биографии, если не из печати, то через диктора Мансура Бахи.

Марианна уже все успела разузнать о своих новых постояльцах.

— Господин Сархан — из знатной семьи аль-Бухейри!

— Я не слышал никогда об этой семье. Да и Талаба Марзук, мне кажется, тоже.

— Один из его приятелей, — продолжала Марианна, — узнав, что ему неудобно жить в старой квартире, порекомендовал мой пансионат.

— А Хусни Алям?

— Господин Хусни из семьи Алям из Танты. У него сто федданов земли. — Она сказала это так гордо, будто сама являлась их владелицей. — Ни больше ни меньше, и революция не коснулась его. — Ее лицо сияло, будто это ей сопутствовала удача. — Он приехал в Александрию, чтобы организовать свое дело.

— А ты не засеваешь свою землю? — вмешался в разговор Сархан.

— Сдал в аренду, — кратко ответил Хусни Алям.

Сархан бросил на него насмешливый взгляд:

— Скажи лучше, что не засеял в своей жизни ни одного карата.

Все трое весело рассмеялись, Хусни — громче всех.

— А вот он, — Марианна указала на Мансура Бахи, — брат моего старого друга, который считается одним из лучших офицеров полиции в Александрии.

Мне показалось, что щеки Талаба-бека раздулись еще сильнее. Выбрав момент, когда все были заняты едой, он наклонился ко мне и прошептал:

— Мы попали в логово шпионов!

— Прекрати! Времена репрессий давно миновали, — прошептал я в ответ.

Между тем беседа перешла на политические темы.

— В деревне произошли серьезные преобразования, возникли новые отношения, — с большим энтузиазмом изрекал Сархан, — Новые веяния заметны и среди рабочих. Я постоянно нахожусь в их компании. Вы тоже можете убедиться в этом.

Молчавший все время Мансур Бахи разразился смехом.

— А ты серьезно занимаешься политикой? — спросил он.

— Я член административного совета, избран от служащих, — ответил Сархан.

— А прежде занимался политикой?

— Нет.

— Я полностью согласен с идеями, провозглашенными революцией, — вмешался Хусни Алям, — и поэтому считаю себя восставшим против своего класса, который революция и призвана почистить.

— Тебя, во всяком случае, революция не затронула, — заметил Мансур Бахи.

— Не в этом дело. Ведь даже самые бедные представители нашего класса не одобряют революции.

— Я считаю, что революция обошлась слишком мягко со своими врагами, мягче, чем следовало!

Талаба Марзук подумал, что если он будет и дальше хранить молчание, то это может повредить ему. И он, выбрав момент, включился в разговор:

— Я потерпел значительный убыток, и я был бы лицемером, если бы сказал, что не страдаю, но я был бы также и эгоистом, если бы стал утверждать, что того, что сделано, не нужно было бы делать…

* * *

Когда под утро я добрался до своей комнаты, Талаба-бек вошел следом за мной и спросил, что я думаю по поводу его высказывания.

— Ты говорил прекрасно, — ответил я, вынимая искусственную челюсть.

— Думаешь, они мне поверили?

— Не сомневаюсь…

— Наверное, мне лучше подыскать другое местожительство…

— Глупости.

— Всякий раз, когда я слышу, как восхваляют революцию, принесшую мне гибель, у меня начинается обострение ревматизма!

— Ты должен научиться укрощать его.

— Как это делаешь ты?!

— Мы не похожи с тобой ни в чем, ты же знаешь, — смеясь, ответил я.

— Желаю тебе кошмарных сновидений, — сказал Талаба-бек, отправляясь к себе.