Пансион благородных девиц - [17]

– Тетя Кларисса, – сказала Оливия Клариссе, прервав ее монолог, – что-то, я гляжу, ты слишком много читаешь мистических романов… Верно?

– Верно, – мило улыбнулась Кларисса. – Вот мы и пришли.

Кладбище было меньше, чем казалось сперва, но оно было очень старым. Несмотря на это, все надгробия были в ухоженном состоянии, порядок соблюдался везде, даже на тропинках.

– Здесь даже есть могилы семнадцатого века… – удивленно сказал Генри, рассматривая старый каменный крест.

– Тогда только строился дом, – сказала Кларисса, – закладывались фундамент и первые камни…

– Это надгробие больше и… красивее остальных? – неуверенно спросил Генри.

– Абигейл Дункан, – печально ответила Кларисса. – Она – слишком важная личность в нашей семье. Она была таковой тогда, когда надгробие устанавливалось, таковой считаем ее мы и сейчас.

Оливия отошла от Генри, встала ближе к Клариссе и взяла ее под руку. Генри отметил, как обе женщины печально смотрели на давно сравнявшуюся с землей могилу, словно только вчера в ней похоронили их общего ближайшего родственника. Осторожно он посмотрел на крест, ка котором было высечено (и щедро огранено ветром): 1831-1881.

Генри не стал нарушать столь личный момент непонятной для него скорби своей девушки и ее двоюродной бабки, отошел немного вправо, к соседнему надгробию, выполненному в виде скромного камня с отесанными углами. «Кларисса Честер-Дункан, – прочел шепотом Генри, – 1850-1879».

Шаг вправо – такой же камень: «Элиза Честер-Дункан, любимая дочь и внучка. Отныне ты на небесах в раю, а для нас земля без тебя превратилась в ад. 1866-1876», дальше: «Чарльз Честер 1835-1904».

Генри свел брови к переносице, задумался. «Он был на пятнадцать лет старше, – вспомнил он слова Клариссы, – но очень любил жену. У них родилась дочь… Это была красивая семья. Увы, Кларисса пережила и мужа, и дочь».

Что-то с датами не сходилось: судя по надписям на надгробиях, Чарльз умер через двадцать пять лет после молодой супруги.

Оливия о чем-то тихо говорила с Клариссой. Генри решил сейчас ни о чем не спрашивать и, еще сделав пару шагов вправо, прочел: «Виктория Дункан 1860-1880». Виктория? Но ведь та Виктория, которая работает на Клариссу, не является ей родственницей. Или же это простое совпадение? Викторианская эпоха, имя Виктория тогда было в моде, как и мужское имя Альберт – это известный факт. Генри понял, что мысленно углубляется в совершенно ненужную для него информацию.

Он оставил вопросы на потом. Шаг вправо: еще одна могила. Он уже догадывался, кто здесь лежит. «Оливия Дункан 1865-1880» – еще одна дочь Абигейл, которая, кстати, если все же верить надписям, пережила всех своих троих дочерей. Должно быть, это было очень печально и страшно. Кто знает, от чего она и сама умерла вслед за ними? Не наложила ли на себя руки от горя?

«Стоп, – подумал Генри, – еще одна Оливия? Сколько же их в этой семье было? Но ведь тот портрет был выполнен более, чем через сорок лет после смерти этой Оливии… ну и путаница!».

– Идем, я что-то тебе покажу… – раздался за спиной тихий голос его Оливии, от которого сердце Генри буквально на мгновение остановилось, словно девушка эти слова прокричала в рупор над его ухом.

Она взяла его под руку и медленно повела вдоль могил.

– Я вижу здесь только надгробия девятнадцатого, начала двадцатого века… А как насчет минувшего столетия? – спросил Генри. Кларисса не спеша шла за ними.

– Это я и хочу тебе показать, – печально улыбнулась Оливия. – Мы пришли.

Они остановились у входа в склеп. На фоне остальных склепов, что имелись на кладбище, этот выглядел более новым, а рядом с ним росли какие-то хвойные деревья, какие именно – Генри не знал, все-таки в их паре с растениями дело имел не он.

– Здесь похоронены те, о ком ты говорил… – сказала Оливия. – Те, кто умер за последние сто лет…

– Твоя мама?..

Генри пожалел об этом вопросе. Оливия безмолвно отвернулась и тихо пошла в сторону дома. Перед Генри стояла Кларисса. В ее глазах стояли слезы, но она улыбалась.

– Все мы кого-то теряем, – улыбнулась она и смахнула слезу, – и все мы однажды умираем. Хватит с нас на сегодня смерти. Оливия очень расстроена. Идем в дом…

– Кларисса, я хотел спросить… – начал было Генри, но женщина его перебила.

– Мы можем завтра утром приступить к написанию портрета? – спросила она.

– Думаю, можем, – улыбнулся Генри. «Время разбрасывать камни, а время собирать их, – подумал он, – сейчас не подходящее время для вопросов». Однако для себя он отметил, что уже не в первый раз его оставляют без ответа на вопрос.

Подходя к дому, Генри снова посмотрел на окно комнаты, в которой жил с Оливией – никого. Дурак. А кого он думал там увидеть?

Оливия стояла спиной к ним, держась руками за голову.

– Что случилось? – еще издалека окликнула ее Кларисса.

– Наша летучая мышь… – сквозь слезы пробормотала Оливия.

Генри обогнал Клариссу, подбежал к невесте, обнял ее и только потом увидел то, из-за чего та так расстроилась: цветок, который они привезли из города, ту самую черную такку, которую Оливия и Кларисса этим утром высадили на клумбе во дворе дома, кто-то безжалостно вырвал.