Паническая атака - [19]

— Это дневник. Будете записывать, что с вами происходит и свои ощущения в этот момент.

Всю свою жизнь занимаюсь этим, подумал я, но вслух ничего не сказал. Вышел из прохладного подъезда на раскаленную Маросейку, осторожно передвигая ноги, чувствуя себя то ли шахидом, то ли инвалидом. Вспоминались случаи похожей немощи из разных кинофильмов. Первая запись будет такая: дорога домой. А что там в груди? Внимание, сползшее к монитору, срочно вернулось в пределы грудной клетки и тут же нашарило там пару непонятных шевелений и три вида покалываний.

Так и прошли эти сутки.

Когда я прочитал этот дневник, мне пришло в голову, что, пожалуй, нельзя представить себе более бездарный и ничтожный день! Вот так я убиваю время, которым якобы дорожу! Не лучше ли позволить умолкнуть своему сердцу, умереть достойно и без страданий?.. Смерть «от сердца» прилична, позволяет умирающему сохранить достоинство, даже гордую выправку. Не гангренозный диабет. И не бешенство (без всякого юмора вспомнил я). И потом, 46 все-таки лет, даже слишком ранней такую кончину не сочтут. Максимум «безвременной». Открыл дверь кабинета Анны Владимировны.

Она уже была готова к разговору. Все анализы и расшифровки лежали перед ней. Я внес в кабинет уравновешенную смесь покорности и любопытства. В конце концов, что может быть интереснее состояния собственных потрохов. Только из этого состояния исходя, можно судить хоть сколько-нибудь уверенно о своем будущем. Недаром древние гадали по внутренностям. Правда, не по своим, а по бараньим.

Итак: изменения в сердце есть. Увеличен левый желудочек, утолщена на один миллиметр межжелудочковая перегородка. Что-то там еще с фракцией выброса. Но, как мне было сообщено, волноваться особенно не надо. Надо просто заняться своим здоровьем, и все можно поправить.

— А эти…

Она развернула расшифровку моего постельного напарника.

— Тринадцать экстрасистол. Да это семечки!

— Мало, да? — прошептал я, ощущая в груди приятную пустоту и зная, что сейчас в нее ворвутся волны радости. Ожидание счастья ценнее и целомудренней самого счастья.

— Да это выйти на улицу и взять человека за руку, первого любого, у него может быть и больше.

У меня была только одна забота — как сдержать улыбку. Анна Владимировна — хорошая, светлая женщина — листала мое «дело», что-то выискивая. Да, пожалуйста, вам можно все! Отложила.

— Попьем конкорчика, все же гипертрофия небольшая есть и перегородка массивновата.

— Конкорчика?

Она подняла на меня свои огромные очки:

— Лекарство такое — конкор. Что-то не так?

— Так, так. Я про себя.

Вот все и выяснилось. Спасибо тебе, неизвестный автомобилист. Вот это диагност — подкатил к случайному человеку на берегу улицы и, один только взгляд бросив, понял, что ему поможет.

Анна Владимировна снова всмотрелась в мою суточную расшифровку. Перебежала взглядом в дневник.

— Что-то не так? — спросил я со значением, заметив, что ее больше всего заинтересовало то место дневника, где я упоминаю про «интимную близость» и поведение сердца в этот момент.

— Да ничего особенного. — Она повертела листок. — Но они тут пишут, н-да, небольшая депрессия.

— Что значит «депрессия»? — Я постарался улыбнуться пошире и как можно более беззаботно, как будто это могло изменить ее мнение о моих данных.

— Знаете, техника — вещь такая, доверяй, но проверяй. Да и на кардиограмме есть один зубчик такой. Может быть, гипоксия небольшая, а может, просто вегетатика пошаливает. — Анна Владимировна оторвалась от бумаг. — Метаболическая особенность.

Улыбка уже давно сползла у меня с лица, я ощущал, как это происходило.

— И что?

Анна Владимировна успокаивающе улыбнулась:

— Да ничего. Но для полноты картины я бы сделала еще пробу под нагрузкой.

— Это что, велосипед? — со знанием дела спросил я, изучивший книжку Трешкур.

— Можно и трэдмил, бегущую дорожку. Пойдете? Хорошо, вот направление. И рецепт. Конкор хорошее лекарство. Гарантия от внезапной смерти.

Что? Что?

С неприятным чувством я пошел «кататься» на велосипеде. Опять меня облепили датчиками, запустили компьютер и скомандовали: «Крути!». Минут двадцать я, борясь со все более возрастающим сопротивлением педалей, удерживал заданную скорость вращения. Вспотел, ноги стали ватными, но я не сдался. На каждый вопрос «тяжело?» я отвечал спокойным мужским «нормально». Потом сполз с электронного коня и встал в углу, застегивая пуговицы на рубашке дрожащими от спадающего напряжения руками. Толстая врачиха тыкалась длинным носом в экран компьютера, что-то бормоча себе под нос и постукивая двумя пальцами по клавишам.

Я заправил рубашку и осторожно поинтересовался:

— Что-то не так? — спросил, надеясь услышать недовольное: «Да все в порядке, просто техника барахлит».

Толстуха вырвала из пасти принтера разрисованную бумажку и подошла ко мне, глядя носом в пол.

— Неважно дело, да? — еле выдавил я.

— Да, можно и так сказать. Тут вот небольшая нисходящая депрессия.

— А что это значит?

— Доктор вам все объяснит.

Я побрел с первого этажа, где крутил педали, на второй, стараясь не слишком шататься из стороны в сторону.

— Жаль, — сказала Анна Владимировна, посмотрев бумажку.