Паническая атака - [15]

Добрались мы до какого-то ночного магазина. Купили водки и пару нарезок. И спустя неизвестно какое время и не помню каким образом перенеслись в Союз писателей. Раз уж я не строю композицию, то и не обязан объяснять, как это произошло. Свет зажигать не стали, вполне хватало света лун — по огромному, изъеденному серебряной ржавчиной круглому фонарю в каждом окне. Колбаса отсвечивала жировыми икринками, водка лоснилась, наливаясь в граненые рюмки. Над этим мистическим столом состоялась некая беседа, одним неясным корнем связанная с прежней нашей трезвой жизнью, другим — с путаным содержанием водочных разговоров этого дня. Главным отличительным качеством загробного этого застолья была поразительная откровенность высказываемых мнений.

Не помню почему, но я вдруг счел себя задетым и обманутым и захотел посчитаться немедленно.

— Твой последний роман дрянь. — Только друг, побуждаемый истинной дружбой, мог сказать другу такое.

— Почему ты ненавидишь своих героев? — услышал я в ответ.

Я не знал, что дело обстоит так, и с этой точки зрения свои сочинения не оценивал. Нет, если присмотреться… Но присматриваться именно сейчас мне не хотелось. Лучше атаковать, чем комплексовать.

— Ты там все время пытаешься шутить, но не смешно — прямо «Аншлаг» Петросяныч какой-то.

— А поскольку ты их не любишь, они у тебя получаются холоднокровные, как русалки, им невозможно сопереживать. Они гибнут как мокрицы.

А если он прав? Тем хуже для него!

— Хочешь сказать, что веришь в людей и вообще веришь, а я такой гад, что не верю? Но все, что связано у тебя с верой, выглядит искусственно. Шито белыми нитками. Крестный ход в конце отклеивается. После всех наворотов с водкой и девками все умилительно христосуются. И я почему-то должен верить, что в жизни так именно и бывает.

— Да ты вообще после «Пира» ничего человеческого не написал, там было какое-то пыхтение души, а после — одни приемчики, ужимки. Мертвечина!

— Тебе тоже далековато сейчас до «Похоронного марша».

И тут я посмотрел Саше в глаза и понял, что нанес ему ужасное оскорбление, которое непонятно как и чем смывать. Поняв, что оскорбил, я понял, что оскорблен. Я его «Похоронным маршем», он меня «Пиром». Упал опрокинутый стул.

— Вставай, — приказал Сегень.

— Зачем?

— Я вызываю тебя на бой.

На бой так на бой. Драчун из меня дрянной, но тут уж не отсидишься.

Мы встали в позы, которые, наверно, считали боксерскими, и начали наступать-отступать, как Ливанов с Соломиным в известном фильме. Прозаик Сегень любил подраться, однажды я видел, как он двумя ударами кулака успокоил шайку дебилов-акселератов, горлопанивших в поезде метро. Но я повыше ростом и руки у меня подлиннее, поэтому ситуация на лунном ринге была все больше ничейной. Мы боксировали, пыхтя алкоголем. Остатками сознания, плававшими на поверхности алкогольного омута, я понимал, что происходящее — как-то неталантливо. Но сил придумать, как все это прекратить нормальным образом, уже не хватало.

Тут Сегень ткнул меня в левый бок, дыхание у меня сбилось, я сел на свой стул, держась руками за якобы ушибленное место, радуясь тому, что нашелся выход из дурацкого положения.

— Ты меня в сердце ударил.

— Так умри! — произнес Сегень голосом Ричарда Львиное Сердце.

— Нет, правда, послушай!

Саша еще немного покрутил в воздухе быстрыми кулаками, но, что-то, видимо, рассмотрев в моей бледной от особого освещения физиономии, сел напротив, сопя все менее воинственно. И услыхал историю из моего далекого, необыкновенного, но уже тогда пораженного ржой воображения детства. Это было в детском саду, меня и еще одного пацаненка решили наказать за драку. Мой противник принял наказание молча, а я же, чтобы потрясти воображение воспитательницы, стал уверять, что мне был нанесен удар «по сердцу». Больше всего меня разозлило не то, что меня все-таки наказали постановкой в угол, а то, что моя душераздирающая история не произвела на воспитательницу никакого впечатления.

Этот абзац начинается уже дома. Я боялся пошевелиться. Мне было отлично известно, что с сердцем не шутят. Сердечную боль нельзя терпеть. А перебои? Какие под рукой лекарства? Валокордин. В холодильнике на дверце. Ленка пьет как снотворное. Я начал осторожно подниматься, молясь об одном: чтобы аорта не лопнула прямо сейчас. Осторожно переставляя ноги, побрел на кухню. Пузырек с валокордином в холодильнике я нашел, но пустой. Была там еще зеленка с прикипевшей крышкой и ампулы с витамином В₁₂. Коробка с лекарствами тоже не порадовала. Бромгексин, манинил, активированный уголь, левомицетин, баралгин, три одноразовых шприца, уже, кажется, по разу использованных. Вороша без всякой надежды этот лекарственный мусор, я вдруг понял, что делаю это не машинально, я знаю лекарство, которое мне нужно. Атенолол. Зубавин, врач-прозаик, как-то в разговоре упомянул о нем, на тот случай, если сердце «с похмелья стучит».

Только где его взять? Часы показывали без четверти четыре. Аптеки закрыты, и будут закрыты еще минимум четыре часа с четвертью. Но есть же какие-то дежурные. Счастливая мысль!

Я начал одеваться. Медленно, обливаясь гнилым похмельным потом. Пришлось обойтись одним носком, второй так далеко заполз под широкую двуспальную кровать, что тянуться за ним я не решился. При каждом наклоне головы начинало казаться, что она сейчас лопнет; кроме того, сердечный грохот перемещался в череп, и глаза сами собой закрывались. Нет, все-таки в аптеку с голой ногой нельзя. Пришлось достать из комода пару новых носков. Выпив полбутылки поддельного, но холодного нарзана, я медленно, осторожно, как сбежавший с постамента памятник, вышел из дому.