Пани царица - [65]

О застреленном Стадницком и исчезнувшем Мосальском вспоминать избегали.

После встречи супругов паны на радостях несколько дней праздновали и пировали. Рожинский угощал Сапегу, Сапега Рожинского. Оба поклялись друг другу в вечной дружбе, побратались и в залог этого великого события обменялись карабелями.

Сапега приехал к царице в табор – то ли прощения просить за свою наглую ложь, то ли уверять ее: все-де, что ни делается, делается к лучшему, – но так напился, что свалился с лошади и ничего не успел сказать. Его увезли в Царево-Займище без памяти.

Димитрий также устраивал пиры, но, как ни старался, не мог угодить привередливым полякам. Они твердили, что московские кушанья его грубые и простые, медов и лакомств на столе мало! Но больше всего возмутила их не скудно и дурно приготовленная пища, а то, что вор, поднимая кубок за здоровье короля Сигизмунда, называл его своим братом.

– Эк зарвался, наглец! – ворчали поляки. – Это он на Господа Бога хулу возводит!

Постепенно общая радость, возникшая при соединении «супругов», стихала. Все-таки слишком многие из шляхтичей знали, как упрямилась Марина, как не хотела признавать своего прежнего мужа в этом бродяге… Пошли разговоры, они очень быстро распространились в войске, и отношение к Димитрию, и прежде-то не самое лучшее, сделалось еще хуже. Теперь все доподлинно знали, что пошли за самозванцем…

А впрочем, как это ни странно, большинству поляков, по зрелом размышлении, и не нужно было, чтобы тушинский Димитрий оказался тем, кто царствовал прежде. На него смотрели не как на цель, а как на средство для ее достижения, рассчитывали, что именем его можно свергнуть Шуйского, отмстить за поруганный польский гонор и поживиться за счет Московского государства. А там – хоть трава не расти!

* * *

Однако ошибочно впечатление, будто всем в Тушине оказалось настолько уж глубоко безразлично свершившееся событие. В толпе, лицезреющей воссоединение разлученных супругов, находились двое, которые привлекли бы внимание досужих наблюдателей, кабы таковые сыскались.

Эти двое были мужчина и женщина. Мужчина – красивый, русоволосый, изрядно обросший бородой – удался и ростом, и шириной плеч, хотя видно было, что он недавно перенес болезнь и исхудал. Кроме того, он ощутимо прихрамывал при ходьбе и опирался на кривую клюку, которая гораздо более пристала бы калике перехожему, а не такому богатырю, явно привыкшему махать саблей. Его лицо было мрачно, иногда он шептал проклятия…

Спутница его, тоже высокая, статная, с небрежно заплетенной косой, но, несмотря на это, редкостная красавица, из тех, которым к лицу не только шелка, но и любые лохмотья, держалась гораздо спокойнее. Зеленые глаза ее ничего не выражали. Создавалось такое впечатление, что она терпеливо ждет, пока завершится тщательно подготовленная встреча Димитрия и Марины и участники действа разойдутся прочь друг от друга.

Однако этого не произошло. Облобызав супругу, Димитрий взял ее к себе в седло и повез в большой дом, где должен был состояться пир для наиболее важных лиц тушинского лагеря.

Тут зеленоглазая красавица покинула своего спутника и метнулась к царьку, радостно выкликая:

– Гриня, Гриня, вот я, я воротилась!

Она оказалась так проворна, что опередила телохранителей и схватила коня за повод.

Марина, с видимым отвращением отстраняющаяся от «супруга» и, судя по всему, исполняющая свою неблаговидную роль уже из последних сил, бросила на красавицу равнодушный взгляд – но тотчас лицо ее исказилось от испуга.

– Кто это?! – воскликнула она, в страхе цепляясь за Димитрия и даже не замечая этого.

Тот с готовностью воспользовался удачным мгновением, обвил ее руками, покрепче прижал к себе и угрожающе покосился на зеленоглазую.

– Не ведаю, моя душенька, – был ответ. – Должно быть, какая-то сумасшедшая.

Он сделал грозный знак, отдал какой-то приказ – и девушку оттащили с пути; тотчас ее оттерла напирающая толпа.

– Отчего она кличет тебя Гринею? – не унималась Марина.

– Бог ее знает, – равнодушно ответил бывший Гриня (он же бывший Юшка). – Должно, спутала с кем-то. А может, и впрямь с ума сошла. Даю слово, что больше ты ее не увидишь.

Марина еще несколько раз оглянулась на ту, в ком, как ей показалось, она признала жуткую смоленскую ведьму, но девушки уже не было видно в толпе.

«Неужели почудилось? – подумала она. – Откуда бы ей здесь взяться? Ох, дурной знак…»

Тут же Марина заметила, что объятия «супруга» сделались как-то слишком уж тесны и бесцеремонны, и, мгновенно забыв о ведьме, была теперь занята только тем, чтобы отодвинуться от Димитрия как можно дальше – насколько позволяло седло.

Между тем зеленоглазая девушка была грубо оттерта стражей на обочину дороги, а потом ее пинками погнали прочь, за избы, куда-то на выгон. Она не противилась – шла с покорным, растерянным выражением лица. – Куда вы ее ведете? – закричал ее спутник, бросаясь на стражника, но тот проворно выставил копейцо – и безоружный хромец принужден был слегка осадить назад. Однако кричать тише он не стал: – Обезумели, уроды? Не видите, кто это?

– Как кто? – равнодушно спросил охранник – крепенький, малорослый, с узкоглазым толстощеким лицом, в котором явственно виднелась примесь татарской крови. Желтоватым цветом кожи он весьма походил на репку. – Как это – кто? Сразу видать, что блядь!