Пандемия: Всемирная история смертельных вирусов - [26]
В силу этих геологических и географических особенностей питьевая вода в городе легко загрязнялась. Кроме того, резервы ее были ограничены изначально. Гудзон и Ист-Ривер оказались слишком солеными для питья, сбор дождевой воды себя не оправдывал. Стекавшая с грязных крыш вода вбирала пепел и сажу, «сравнивалась цветом с чернилами», как отмечал один из местных жителей, «и запах ее далек от приятного»{150}. (Недостаток источников питьевой воды упоминался как серьезное препятствие к заселению острова еще в 1664 году. Голландский форт, жаловался его последний комендант Питер Стайвесант, вынужден был обходиться «без колодца и без водохранилища».) Единственным источником доступной питьевой воды на острове служил Коллект-Понд – озерцо двадцатиметровой глубины, оставленное отступавшим ледником. Но к берегам Коллекта по мере разрастания города на север оттеснялось грязное производство – кожевенные мастерские и бойни. Вскоре озеро стало «сущей клоакой», как возмущенно отзывался о нем один из местных жителей в открытом письме городу, опубликованном в New York Journal. В 1791 году город выкупил все земельные права на озеро, и инспекторы здравоохранения потребовали осушить его полностью. Рабочие принялись рыть отводящие каналы, перекрывая источники, питающие озеро. В 1803 году по приказу городских властей ложе было засыпано – за каждую тачку насыпного грунта (мусора) ньюйоркцы получали по пять центов{151}.
После этого горожанам пришлось довольствоваться грунтовыми (просочившимися под поверхностный слой земли) водами из городских колодцев на углах улиц. Колодцы были до опасного мелкими. По современным нормам минимальная глубина сухой шахты должна составлять не менее 15 метров, а воду следует брать из еще более глубоких незагрязненных слоев, если таковые имеются. Глубина манхэттенских колодцев XIX века не превышала 9 метров. Один из таких колодцев, угнездившийся среди выгребных ям и коллекторов печально знаменитого трущобного района Файв-Пойнтс, ежедневно обеспечивал треть горожан двумя с половиной миллионами литров грунтовых вод с помощью деревянного водопровода, проложенного Manhattan Company{152}.
Ньюйоркцы знали, что питьевая вода загрязнена. Вот что писал автор письма в местную газету в 1830 году: «Не сомневаюсь, что главная причина многочисленных желудочных заболеваний, столь частых в этом городе, – нечистота и даже, я бы сказал, тлетворный характер манхэттенской воды, которую тысячи из нас ежедневно и постоянно употребляют. Из-за неудобоваримости этой отвратительной жидкости ее практически никому невозможно использовать как столовую, однако вам должно быть известно, что вся готовка у большей части нашего населения производится на этом самом недоразумении, именуемом водой. На ней завариваются чай и кофе, на ней замешивается хлеб, в ней варятся овощи и мясо. Только белье благополучно избегает погружения в нее, поскольку "на свете неприязни нет сильней", чем между мылом и этой тухлой водой»{153}.
«Как можно пить ее по воскресеньям летом? – негодовала местная газета в 1796 году. – К утру понедельника она уже никуда не годится, от нее тошнит и делается дурно. И чем больше разрастется город, тем хуже будет положение дел»{154}. Местный врач отмечал, что колодезная вода настолько часто вызывает диарею, что ее впору прописывать как средство от запоров, «каковым свойством она обязана близлежащим отстойникам [коллекторам]» и «некоторой солоноватости, придающей ей особую действенность при определенных жалобах».
В 1831 году ученые из Нью-Йоркской академии наук (тогда называвшейся Лицеем естественной истории) обнаружили, что по сравнению с пресной речной водой из остальной части штата, содержащей всего 130 миллиграмм органических и неорганических примесей на галлон (около 4 литров), городскую колодезную воду уже с трудом можно считать жидкостью, поскольку взвеси в ней содержится более 8000 миллиграмм на галлон. Вода, как вынужден был признать сам директор Manhattan Company в 1810 году, полнилась «собственными испражнениями употребляющих ее горожан, а также их лошадей, коров, собак, кошек и другими обильно сливаемыми в нее зловонными жидкостями»{155}.
О том, что загрязненная вода способна переносить смертельные болезни, ньюйоркцы, разумеется, не подозревали. Но знали, что вода отвратительна на вкус, поэтому редко пили ее сырой. Либо варили на ней пиво, либо смешивали со спиртным вроде джина, либо кипятили для чая или кофе. Эти процедуры не только смягчали вкус, но и уничтожали фекальные микробы – вплоть до холерного вибриона. В двадцатиградусном джине холерный вибрион погибает за час. Гибнет он и в горячих напитках{156}.
К сожалению, фекальными массами были загрязнены не только грунтовые воды, но и поверхностные – плещущиеся у берегов, затопляющие остров, застаивающиеся в лужах на нью-йоркских улицах и в подвалах.
По иронии судьбы загрязнение поверхностных городских вод началось с целенаправленной попытки некоторых более зажиточных горожан заняться регулярной очисткой своих нужников.
Практика эта вполне могла бы способствовать очистке резервов питьевой воды, если бы не оказалось, что содержимое выгребных ям удобнее всего спускать в реки. Когда окрестные жители начали жаловаться, власти постановили, чтобы не оскорблять их обоняние и взоры, сливать нечистоты по ночам. (Именно с тех времен пошло выражение night soil – «ночная земля» – один из эвфемизмов для человеческих экскрементов в английском языке.) В итоге стало только грязнее. Зловонный груз везли к пристаням по темным мощеным улицам на шатких конных повозках, проливая часть содержимого по дороге. С пристани повозки иногда опорожняли прямо на невидимые в темноте пришвартованные суда. «Небольшие лодки иногда оказываются погребены под лавиной нечистот целиком, – докладывал городской инспектор в 1842 году. – Известны случаи, когда они шли на дно под тяжестью этого несвойственного для них груза»
