Памятник и праздник: этнография Дня Победы - [121]

Вместе с тем открытие границ обусловило и другое явление, в которое вовлечены жители собственно постсоветского пространства: трансграничный военно-мемориальный туризм, тоже зачастую принимающий форму светского паломничества.

Туризм и военно-мемориальное паломничество

Туризм и война тесно переплетены между собой как минимум со второй половины XIX в.[21] Особую популярность туристические поездки к зарубежным местам сражений и захоронений обрели после Первой мировой войны.

Количество новобранцев со всего мира, погибших в 1914–1918 гг. на полях сражений вдали от своей родины, во многие разы превысило число жертв предыдущих межгосударственных войн. Тела павших солдат в подавляющем большинстве не были возвращены на родину. Решения об этом принимались не только из соображений логистики. Так, свежесозданная Имперская комиссия по воинским захоронениям запретила перевозку останков в Великобританию в интересах общественного согласия: дорогостоящую репатриацию смогли бы позволить себе только привилегированные семьи[22]. Вместо этого вблизи мест боев во Франции и Фландрии установили воинские кладбища и мемориалы. Путешествия к ним вскоре стали совершать родственники и друзья погибших. Аналогичные практики стали развиваться и во многих других странах. Особо интересен случай Австралии. Сама служба в британской армии (исключительно добровольная) стала для многих жителей далекой колонии единственной возможностью увидеть мир[119][23]. Более 60 тысяч из них не вернулись ни живыми, ни мертвыми, и вскоре вся Австралия покрылась кенотафами. Когда, спустя поколение, туристические поездки стали более доступными для широкого круга австралийцев, места гибели земляков на Западном фронте и особенно на Галлиполийском полуострове вошли в число наиболее популярных пунктов туристических маршрутов. Не в последнюю очередь благодаря таким поездкам Галлиполи в представлении жителей Австралии (а также Новой Зеландии) стал тем местом, где их страна сформировалась как самостоятельная нация[24].

СССР подобные практики в межвоенные годы обошли стороной: Советский Союз стал фактически единственной европейской страной, в которой не развивался культ Первой мировой войны, считавшейся империалистической и потому не достойной мемориализации. Туризм по местам сражений Гражданской войны и создаваемым в напоминание о них памятникам и диорамам остался слаборазвитым, несмотря на некоторые попытки его поощрения партийными деятелями[25]. Популярность военный туризм в Советском Союзе обрел только после окончания Второй мировой войны: отдельные поездки к местам сражений на территории СССР, например для школьников, проводились еще в первые послевоенные годы, и к 1960-м возникла развитая инфраструктура маршрутов и экскурсий, охватывающая в первую очередь вновь создаваемые военные памятники и мемориалы[26]. Туризм этот был в основном внутренним, но с ростом числа поездок в «братские» социалистические стран посещение советских военных мемориалов вошло в обязательную программу, например, визитов советских граждан в ГДР[27]. С некоторой натяжкой можно говорить о том, что военно-мемориальное паломничество стало одним из провозглашенных советской властью «новых социалистических обрядов»[28], хотя такая формулировка гораздо чаще применялась к коммеморативным ритуалам местного значения, призванным заменить собой скорее крестный ход и родительскую субботу, нежели паломничество.

Исследователи давно обратили внимание на то, что на уровне конкретных практик разница между классическими религиозными паломничествами и светским туризмом не всегда уловима и не поддается четкому определению[29]. Некоторые авторы, указывая на параллели, тем не менее настаивают на самобытном характере паломничества, связывая его с «классическими» религиями и доиндустриальной общественной структурой. С этой точки зрения паломничество — это мистический опыт преобразования себя и ощущения себя частью сообщества верующих, «лиминальный» момент перехода из одного состояния в другое[30]. Другие исследователи определяют современный массовый туризм как коллективную практику поиска аутентичности, родственную или даже тождественную паломничеству[31]. Не ставя в настоящей статье цели разрешить этот терминологический спор, я тем не менее следую авторам, указывающим на сходство военно-мемориального туризма с религиозным паломничеством[32]. Если в центре их внимания чаще всего оказывались переклички между западнохристианской традицией паломничества и «танатотуризмом» на места сражений и захоронений наполеоновских и мировых войн в Западной Европе, то для меня отправной точкой стали наблюдения за параллелями между практиками постсоветского военно-мемориального и православного паломничества. При посещении Афонских монастырей меня поразило, насколько поведение православных пилигримов в религиозных святынях напоминает действия военно-мемориальных туристов в мемориальных комплексах.

Здесь необходима важная оговорка. Нижеизложенные наблюдения не позволяют выдвинуть обобщающий функционалистский тезис о том, что военно-мемориальные практики в советском и постсоветском обществе заняли «место» религиозных. Они также не позволяют утверждать, что поведение современных жителей постсоветских стран обусловлено культурными особенностями и вековыми традициями русского православия