Памяти пафоса - [8]
Чистые страницы лексиконов, таким образом, заполняются сейчас разными людьми и с самых разных позиций. Освоение этих новых страниц — нелегкое, порой мучительное занятие, потому что люди находятся внутри общества, которое решило не быть прежним, но еще не стало другим. Но и тем бывшим советским гражданам, кто, желая ли того или влекомый волею исторических обстоятельств, оказался за границей, например в Израиле, — вынужденная учеба тоже не сулит комфорта. Ведь помимо новых кодов социального поведения и специальных понятийных жанров им приходится ускоренными, продиктованными необходимостью темпами осваивать трудный иностранный язык, — язык в обыденном, а не семиотическом смысле этого слова. Однако такая ситуация, повторим в утешение, типична для нашего века, накопившего множество примеров и способов ее благополучного, достойного разрешения.
17. 06. 93
БРЕМЯ СТРАСТЕЙ
Лев Гумилев рассказал в автобиографических заметках, что основная для него идея пассионарности явилась к нему в тюремной камере — душной, перенаселенной, опрокинутой в небытие и учтенной лишь в ГУЛАГовских количественных сводках. Главные свои сочинения автор написал вне стен советского острога, но воздействие многолетней неволи запечатлелось в этих трактатах с такой сокрушительной силой, что они уже никогда не могли избавиться от следов особой поэтики тюремного текста. Эта поэтика неоднородна, потому что тюремный текст знает несколько разновидностей, но в данном случае дотошной классификацией уместно пренебречь, ибо нас интересует один наиболее впечатляющий извод — тотальный тюремный текст. В чем его характерные черты? Они вытекают из самого определения.
Будучи тотальным, такой текст в принципе не может быть сведен к чему-то, что находилось бы за его границами и не принадлежало бы к его всеобъемлющему смыслу (это не означает, что у тотального тюремного текста нет идейных и стилистических предшественников). Он всецело аксиоматичен и сам являет собой свой высший суд. Сотворенный или задуманный в подземных недрах выморочного, изнаночного существования — в черной дыре антижизни, где-то возле нар, параши и блатарей с вертухаями, — он несет в себе абсолютную истину о пребывающем наверху «свободном мире» и предлагает различные, но всегда единственные способы обустройства последнего. При этом считается, что мир вне тюрьмы истомился без руководящих указаний. Оправдывая гипотетические ожидания, тюремный текст нередко сообщает на волю сведения о том, как надо преобразовать оставленную без присмотра действительность. В частности, он любит создавать ее идеальные варианты, которые, конечно, никакими вариантами не являются, поскольку всякий раз воплощают в себе непререкаемую картину мира. Это, например, путь Кампанеллы с его «Городом Солнца», где специальный ящик для доносов (аналог его имелся в городах европейского Возрождения) дополняет упорядоченную систему половых сношений горожан.
Помимо ограниченных во времени и пространстве общественных утопий, тотальный тюремный текст тяготеет к правильному объяснению всего мироздания и всей мировой истории. Пожалуй, наиболее яркими образцами этого рода стали в XX веке «Роза мира» Даниила Андреева и семитомный «Христос» народовольца Николая Морозова — бессрочного шлиссельбургского сидельца, а потом почетного академика АН СССР (кроме Морозова этого звания удостоился, если не ошибаюсь, еще только Иосиф Сталин). Андреев был человеком пылким, но и смиренным. Он рассуждал об астральных предметах без гнева и пристрастия, в полном духовидческом согласии с собственной отщепенской участью, ни с кем не стремясь расквитаться в своем одиноком слове. В маниакальных же историко-астрономических писаниях иконоборца Морозова, как проницательно отметил читавший их в молодости Юрий Олеша, сквозит жгучая, страшная месть. Вы хотели сгноить меня в каменном мешке? Ну так получайте. Не было никакой вашей великой истории. Вся она длилась две жалкие тысячи лет. Да-да, вместе с Акрополями и Парфенонами, чей возраст бессовестно и невежественно преувеличен, дабы сочинить вам достославное прошлое, коего не было, не было, не было!!! По сравнению с великим отказом Морозова гумилевская ересь выглядит академически благочинной, но мстительная аутсайдерская закваска ощутима и в ней.
Тотальному тюремному тексту удается также конструирование возможных миров — гротескных, невероятных, сублимирующих накопленное вожделение. Возможные миры в подобных случаях успешно замещают так называемую реальность, объекты и ценности которой подвергаются веселому сексуальному надругательству. Тюрьму в этих произведениях разрушают до основания, но тюремный дух источают в процессе работы сами стенобитные орудия: как тонко выразился один философ, осквернение возможно только на фоне острого переживания того, что оскверняется. Больше всех преуспел на этом ниспровергательном поприще маркиз де Сад, однако элементы своеобразного «изнасилования» прослеживаются и в трактатах Морозова и Гумилева. Если в романах де Сада распутники-либертены фантастически изгаляются над несчастной Жюстиной, то у Морозова с Гумилевым сексуальные опыты производятся над телом всемирной истории — ее многочисленные пустоты и податливые темные места ритмично заполняются твердой и мстительной мыслью исследователей.
Первое издание книги «Расставание с Нарциссом» замечательного критика, писателя, эссеиста Александра Гольдштейна (1957–2006) вышло в 1997 году и было удостоено сразу двух премий («Малый Букер» и «Антибукер»). С тех пор прошло почти полтора десятилетия, но книга нисколько не утратила своей актуальности и продолжает поражать не только меткостью своих наблюдений и умозаключений, но также интеллектуальным напором и глубиной, не говоря уже об уникальности авторского письма, подчас избыточно метафорического и вместе с тем обладающего особой поэтической магией, редчайшим сплавом изощренной аналитики и художественности.
Новая книга известного эссеиста, критика, прозаика Александра Гольдштейна (премия Антибукер за книгу «Расставание с Нарциссом», НЛО, 1997) — захватывающее повествование, причудливо сочетающее мастерски написанные картины современной жизни, исповедальные, нередко шокирующие подробности из жизни автора и глубокие философские размышления о культуре и искусстве. Среди героев этого своеобразного интеллектуального романа — Юкио Мисима, Милан Кундера, рабби Нахман, Леонид Добычин, Че Гевара, Яков Голосовкер, Махатма Ганди, Саша Соколов и другие.
Новая книга известного прозаика, эссеиста Александра Гольдштейна («Расставание с Нарциссом», НЛО, 1997, премии Малый Букер и Антибукер; «Аспекты духовного брака», НЛО, 2001, шорт-лист премии Андрея Белого) — затягивающий, необычный роман, в котором сталкиваются разновременные пространства, от Сергиева Посада до Закавказья, от Кипра до Палестины, а также фантасмагория и сатира, гладиаторский цирк и православный монастырь, толкование идей и исповедальные приключения плоти.
Новая книга известного эссеиста и прозаика Александра Гольдштейна (1958–2006), лауреата премий «Малый Букер» и «Антибукер», автора книг «Расставание с Нарциссом» (НЛО, 1997), «Аспекты духовного брака» (НЛО, 2001), «Помни о Фамагусте» (НЛО, 2004) — увлекательное повествование, сопрягшее жесткие картины дневной реальности во всей их болезненной и шокирующей откровенности с ночной стороной бытия. Авантюристы и мистики, люди поступков и комнатные мечтатели, завороженные снами, очарованные наитиями, они сообща сплетают свои хороводы, что погружает прозу в атмосферу Луны и полдневья.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Эта книга о творческой личности, ее предназначении, ответственности за свою одаренность, о признании и забвении. Герои первых пяти эссе — знаковые фигуры своего времени, деятели отечественной истории и культуры, известные литераторы. Писатели и поэты оживут на страницах, заговорят с читателем собственным голосом, и сами расскажут о себе в контексте автора.В шестом, заключительном эссе-фэнтези, Ольга Харламова представила свою лирику, приглашая читателя взглянуть на всю Землю, как на территорию любви.
Рассказы и статьи, собранные в книжке «Сказочные были», все уже были напечатаны в разных периодических изданиях последних пяти лет и воспроизводятся здесь без перемены или с самыми незначительными редакционными изменениями.Относительно серии статей «Старое в новом», печатавшейся ранее в «С.-Петербургских ведомостях» (за исключением статьи «Вербы на Западе», помещённой в «Новом времени»), я должен предупредить, что очерки эти — компилятивного характера и представляют собою подготовительный материал к книге «Призраки язычества», о которой я упоминал в предисловии к своей «Святочной книжке» на 1902 год.
Как известно история не знает сослагательного наклонения. Но все-таки, чтобы могло произойти, если бы жизнь Степана Разина сложилась по-иному? Поразмыслить над этим иногда бывает очень интересно и поучительно, ведь часто развитие всего мира зависит от случайности…
Увлекательный трактат о вурдалаках, упырях, термовампирах и прочей нечисти. Ведь вампиры не порождения человеческой фантазии, а реальные существа. Более того, кое-кто из них уже даже проник во властные структуры. И если вы считаете, что «мода» на книги, в которых фигурируют вампиры – это случайность, то вы ошибаетесь. Сапковский, Лукьяненко, Дяченки и прочие современные фантасты своими произведениями готовят общественное мнение к грядущей в ближайшее время «легализации вампиров»…