Памяти Лизы Х - [43]

Пришло письмо от брата Ильдархана: сына перебрасывали на Дальний Восток, бомбить японцев. Как надолго? Может, опять на четыре года.

— Нет, Алишер ака, не может быть, там американцы рядом уже. Это недолгая война будет.

Японская война действительно была недолгой. Шавкат, Сын Ильдархана, вернулся. Целый, ни царапины, грудь в медалях. Отбомбил Европу, и даже Японию успел. Все тот же спокойный мальчик, теперь с редкой бородкой и бакенбарды отрастил после демобилизации. Приехал с гостинцами — вяленая рыба, сухая икра с Дальнего Востока, и с девушкой — худой, узкоглазой, непонятных дальних кровей. Девушка была решительная, с хриплым голосом, смеялась громко, руку пожимала сильно. Познакомился с ней на аэродроме, она заправляла самолеты.

Она выросла Хабаровске в детдоме. Ее подкинули к церкви, священник крестил ее, нарек Анастасией, забрал девочку в свою семью, но когда пошел регистрировать в горзагс, советские ее отняли. Переназвали: Вилена, то есть Владимир Ильич Ленин в женском роде. Она была смышленая, любила читать, запиралась в скудной детдомовской библиотеке. Была всегда голодная, воровала еду на кухне и отчаянно дралась, до крови. Волчонок, отчаянный, сильный нестадный волчонок.

Когда началась война, ей было четырнадцать лет. Бежала на фронт, ее сняли с поезда в Чите, отправили назад. До своего детдома она не доехала, опять сбежала. Милиционерова жена пожалела ее, накормила, дала ватник, ботинки, пристроила к своему отцу на военный аэродром промывать запчасти. Тогда почетно было иметь дочь полка, даже в тылу, про нее написали в газете и сфотографировали на фоне самолета. У нее было настоящее удостоверение: дочь полка Вилена Советская, приписана к Н-скому аэродрому. У нее, наконец, появились личные вещи: миска, ложка, сапоги, пилотка со звездочкой, и даже свое место: в ангаре ей отгородили закуток, Вилена завела мебель — ящик с книжками, на нем герань в горшке и ее фотография из газеты в деревянной рамке.

У военных кормили хорошо, она понемногу училась техническому ремеслу: заправка, разборка, сборка. Мужики приставали к ней: огрызалась, била по рукам, визжала, кусалась. Ходила с ножом, ночью держала его под подушкой. Порезала лицо технику, который хватал ее, прижимал в углах. Научилась курить, материться, опрокидывать стопку одним глотком. Ее уважали, гордились: железная девка.

После взятия Берлина к ним перебросили эскадрилью с западного фронта. Кто-то из новеньких пристал к ней по незнанию, распустил руки, Шавкат подрался с ним, избил его сильно и сел под арест на пять суток. С тех пор она ходила за ним удивленной верной собачкой.

До вылета летчикам давали стопку водки для храбрости. После вылета опять давали, расслабиться. Называлась сталинская стопка. Так три вылета в день, шесть стопок. Давали и техникам, но вдвое меньше. Привыкли оба. Без водки и обед — не обед.

Три дня они жили у Ходжаевых, когда к вечеру водки не хватало, Шавкат бегал в темноту, доставал где-то бутылку, деньги у него были. Потом они уехали домой в кишлак и вскоре пригласили Ходжаевых на свадьбу.

Свадьбу делали по всем правилам: по улице шли трубачи с длинными громкими трубами, сзади вели ослика с бубенчиками, нагруженного нехитрыми послевоенными подарками: пара одеял, детская резная колыбелька, казан. Вилену одели в шелковые шаровары, бархатное платье, жилетку с золотом. Накрыли голову прозрачным легким платком. Жених был в офицерской форме, при медалях, но в тюбетейке, тоже золотой.

Все наряды были старинные, ветхие, из сундуков достали. Невеста боялась порвать, шла осторожно, неловко придерживала платок.

Не дереве развесили сюзане, на траву положили подушки, курпачи. Расселись вокруг.

Матерью невесты назначили Лизу. Она сидела рядом, обнаружила, что молодые припрятали бутылку, но поздно, они потихоньку наливали водку в пиалы. Оба выпили лишнего, невеста тут же свернулась клубочком и заснула.

— Старикам позорно смотреть, Шавкат пьет, как русский, — сокрушался брат Ильдархан. Лиза пыталась утешить: это пройдет, главное, цел, здоров.

Наутро молодая была смущена, сидела в углу сада. Лиза выговаривала ей, и жалела: совсем цыпленок, детдомовская, что она видела в жизни? Лиза чувствовала себя мудрой матерью. Она знает, как надо правильно, и всегда знала. Такая вечная старая черепаха, которую одобряли взрослые. И она себя одобряла, гордилась. В возрасте Вилены ей и в голову не пришло бы курить, материться, воровать. Могла бы она ударить приставучего мужика? Наверно нет, стала бы объяснять, что нехорошо себя вести так, грубо, недостойно. И вот теперь учит Вилену как жить в приличном обществе. В детстве Лиза не испытала грешных радостей, и не хотела. Может, только такая и есть свобода, которую любил Илья: таскать сливы в садах, любовничать на крыше на больничных одеялах, пить ворованный спирт?

— Я не знаю, как с ними жить, — жаловалась Вилена, — они культурные тут. Смотрят на меня, как на обезьяну. Сявки гордявки.

Лиза расхохоталась: кто такие?

— Сейчас покажу.

Убежала в комнаты, вернулась, держа руки в карманах, улыбалась загадочно, как будто собралась делиться большой тайной.