Память земли - [85]

Он толкнул локтем Любу.

— Эти волны, — показывал он вверх, в сторону луны, — они на нашей пустоши войдут в посеянные эспарцеты, в фацелию, в каждую ягоду винограда. Они ж, понимаешь, не просто волны, они уже заранее наши овеществленные мысли.

Он настороженно всмотрелся вдруг в Любу — дескать, понимает ли, туда ли ей с ее мелочной личной жизнишкой? И, явно сомневаясь, раздраженно заговорил:

— Нет, ты ответь, разве можно представить, что, живи сейчас Ленин, он бы не писал декреты об этих волнах, не дрался б за них, как за электрификацию, за всеобщую грамотность!

Глава пятая

1

Если стать по стойке «смирно», вытянуть перед собой руки и сорок раз достать их то одной, то другой ногой — сразу почувствуешь себя человеком. До этого надо дать себе пробежку, глубоко втягивая предрассветный воздух, еще совсем черный, ледяной. Да, делать зарядку надо, только на улице, без пиджака, без шапки, и никак не в восемь, даже не в семь, а на границе ночи и утра, когда и стужа и ранний ветер работают на тебя одного, уже проснувшегося, богатого.

Сергей Голиков усвоил это еще с ребяческих лет. Всегда, когда бывал в душевной форме, вставал рано и до умывания занимался зарядкой. После удачно решенного вопроса о выжженных «астраханцем» хуторах Сергею уже не было совестно смотреть в глаза колхозникам. Что же касалось районных работников, то, с их точки зрения, произошло как бы второе рождение Голикова. Когда он впервые появился в станице с рекомендациями областного руководства на пост секретаря, он этим самым уже имел свое лицо — значительное, непререкаемо солидное, несмотря на молодость. Потом он враз потерял это лицо — по мнению станичных «юристов», споткнулся на своих погорелых хуторах. «Юристы» с совершенной точностью определяли, на какую именно должность снизят Голикова, но он, вопреки прогнозам, даже вопреки самому Орлову, взял верх. Он словно бы заново — и уже не по областным рекомендациям, а сам по себе — стал секретарем, и теперь к нему приглядывались, не зная, чего ожидать еще.

Сергею льстило новое его положение. Неожиданно радостно было сознавать, что именно он организовал помощь выгоревшим степнякам, а завтра, вполне вероятно, сделает что-то еще большее. И Сергей готовился к этому большему. Хотя он знал, что сельский период в его жизни — лишь эпизод, он упорно штудировал теперь специальную литературу: Вильямса, Костычева, Лысенко, называя последнего не по фамилии, а как все в станице, — Трофимом Денисовичем. После неприкаянности первых недель было приятно обретать корни, чувствовать себя здесь своим человеком. Например, отчитывая нерадивых аппаратчиков, со смаком произносить ходкие в районе слова: «филькина грамота» и «шарашкина контора». Домашние отношения тоже упорядочились. Еще недавно Сергей ссорился с женой по всяким мелочам. Сейчас, занятый работой, успокоенный, он смотрел на Шуру как старший, даже любовался ее наскоками, без которых, собственно, не было бы Шуры, как не бывает моря без скверной погоды.

Итак, Голиков делал на улице зарядку. Сила была в том, чтобы с первой секунды, как выскочишь раздетый, не сгибаться, не прикрывать подбородком теплое с постели горло. Полагалось откинуть голову назад, развернуть плечи и широко бежать, пока не заходит кровь, не наступят чудесные минуты теплоты на морозе. Тогда можно притормозить и, разминая мышцы, шагать по немощеной песчаной улице станицы, в полное удовольствие любоваться еще не ушедшей ночью. Сегодня было ветрено. В конце квартала, у нефтебазы, сияла под колпаком подвесная тысячеваттная лампа, свет от нее бил наземь огромным конусом, ходил на ветру вправо и влево. В небе над этим конусом висела темень, и Сергей шагал, с наслаждением думал, что день только начинается, планировал, что он сделает за этот день.

В бытность в Ростове Голикову случалось летать в командировки в Москву. Под «дугласом» скользили деревушки, все на одно лицо, все одинаково незначительные с высоты и точно бы неживые. Казалось, в промежутке между городами, редкие на карте полей, непробудно спят деревни под сонными двустворчатыми скорлупками крыш.

Теперь Голиков увидел, как сложна и напряженна жизнь под такими крышами. Любая бригада, даже самая маленькая — это целое государство. Семь-восемь хат, притулившихся к сараям и механизированному току, в хатах всего лишь человек тридцать, считая детей, а сколько там внешней и внутренней политики, противоположных тенденций, нерешенностей!.. Марья Ивановна разоблачает бригадира — собственного родного брата; комсомолки Варя, Валя и Тоська — горой за Марью Ивановну; другие комсомольцы — за бригадира; а в результате общей свары не ладится с планом. Кто такая Марья Ивановна? Склочница или, наоборот, правдолюбец, которому безразлично, жить или умереть, лишь бы добиться справедливости? Кто этот брат Марьи Ивановны, задолго до войны вступивший в партию? Почему хорошие мужчины — Иванов и Петров, из которых каждому в отдельности безоговорочно поверишь, — с настойчивостью показывают о нем противоположное?

Чтобы разобраться, не напортачить с выводами, мало заехать в бригаду, — надо жить там и неделю и две, проникнуть во все ее поры. Такая бригада — лишь часть одного колхоза. Колхозов в районе множество. Кроме них, три МТС, три совхоза, в каждом — многочисленные отделения со своими людьми, а значит, с напряженными задачами. Однако Голиков решил не теряться. Во всей стране секретари райкомов живут нормально. Они не рвут себя на части, а спокойно опираются на свой штат в райцентре и на партийные организации в глубинках. Чего ж мудрствовать ему, Голикову? Он поступал, как все, а для активного контроля лично проверял отдельные участки.