Память земли - [151]
Орлов прошел по рядам глазами, остановился на Голубове, спросил делегатов, нужны ли далекие примеры, если вот этот только что выступавший поборник «чистоты» является жителем того самого колхоза, который недавно пострадал от диктаторства Сергея Петровича? Орлов пояснил, что в этом колхозе решался вопрос переезда, что колхозники проголосовали за хутор Подгорнов, ясней ясного выразили свою волю, а Сергею Петровичу не понравилось это…
— То есть. — Орлов покосился на далекую дверь, за которой в вестибюле могли быть беспартийные, и понизил голос. — То есть, — сказал он, — секретарю райкома пришлось не по вкусу решение коллектива колхозников… Я был там, пытался образумить и обязан к сведению конференции добавить следующее: права людей отрицал не один он, но также его сегодняшний адвокат Голубов. Действовали сообща. Сергей Петрович нарушил элементарные принципы демократии и решение отменил.
Слушая, Сергей задыхался. Не от лжи. От артистической подтасовки фактов.
— Фокусник, — бросил он Орлову.
Игорь Иванович застучал, но Орлов движением руки остановил Игоря Ивановича, повернулся к Сергею, огорченно глядя на него, давая до конца выговориться; и Сергей, чувствуя, что надо бы молчать, бросал Орлову оскорбления, сам себе портил; и Орлов не мешал портить, ждал.
Наконец развел руками, апеллируя к залу: сами видите, товарищи!
Бесспорно, делегаты видели неумное поведение Сергея, никак не меньше отмечали и предвзятость Орлова, его провоцирующие маневры, но, лишний раз воспитанные на примере Голубова, молчали, и оратор говорил о Голикове, тормозящем переселенческую кампанию, давал определения: безответственность, бесшабашность, беспрецедентность, бесконтрольность.
На днях Сергей заходил в Дом приезжих. Какой-то интеллигентный старик командировочный стоял в коридоре у общего телефона, разговаривал, вернее, кричал по междугородному талону. Отвернувшись от снующих людей, он закрывал трубку ладонью, смешно волнуясь, выкрикивал: «Лиза! Наливается! Море, говорю, наливается, сам видел. Слышишь, Лиза? Честное слово!..» Этот восторженный голос сливался теперь в горячечном мозгу Сергея с голосом оратора, и Сергей морщился. Над трибуной был на стене барельеф Ленина. Орлов стоял под Лениным, говорил, что райком игнорирует великие народные дела. Он пояснял, что это, без сомнения, не злоумышленно — непродуманно, но это так!
«Ведь знает же, — билось в Сергее, — что не так, а говорит искренне, потому что видел, как пробуждались люди от слов Голубова, заметил, как проклевывалось в людях сквозь сонность, сквозь эту скорлупу возмущение брехней, и теперь мстит — вколачивает обратно в скорлупу. Да еще смеет, патриотично дрожа голосом, произносить: «Партия и народ», «Народ и партия», «Народ!..»
Руки Бориса Никитича энергично взбрасывались вместе со словами «народное», «народ», сжимающиеся пальцы все выше поднимались к барельефу Ленина.
Сергей встряхивал головой, ждал конца конференции.
Глава девятая
Над Доном шел перелет. Треугольники гусей и журавлей, цепочки и ленты уток тянулись на разных потолках — от вершины утреннего неба до низких сырых камышей, заполняли все пространство радостным, изумленным звоном, турчанием, шумами крыльев, похожими на треск рвущихся в воздухе полотен.
Облака — ровные, плотные — не пропускали солнца, но были им напитаны, будто лед светлой водой; стаи четко рисовались на облаках, откуда временами пробрызгивал дождь, сеяла снеговая крупа. Счастливые попутной низовкой, дующей под крыло, родным, полузабытым в Афганистане запахом снега, птицы тянулись без перерыва. Они не огибали человеческое жилье, шли над садами, улицами — и люди, улыбаясь, задирали головы, ловили падающее сверху кугыканье, слышное, несмотря на лай дворовых собак, на треск моторов и стук молотков в тракторных мастерских.
Конкин стоял средь двора. Лишь час, как возвратился он в хутор из больницы. Отремонтированный, какой-то, как ему ощущалось, тонкий и звонкий, вроде прозрачный. Голову кружило от счастья стоять не в больничных шлепанцах, а в добрых сапогах на жесткой толстой новой подошве. Было б отлично, если б даже был изморозный, унылый декабрь, стояла б ночная темень. Но было утро, весна, праздничным было все: и то, что под ногой какая-то проволока, и что Леля варит на завтрак кашу, и что каша на свином сале, пшенная, и что ему просто хорошо. Его плечам, его вынутым из карманов рукам, открытой, неповязанной шее.
Вот только б закурить! Он вынул плексигласовый мундштучок, с самой зимы лежащий без дела в кармане и все еще не выветренный, чудесно пахнущий, смыкнул через него воздух… Везет же другим! Бросят курить, неделю перестрадают — и точка. А он месяцами видит во снах, как отрывает газету, делает ровчачок, насыпав махры, ровняет пальцем и от предвидения блаженства чиркнуть спичкой, потянуть весь замирает. До комнаты, где махра и спички, лишь десяток шагов…
— А хрена! — говорит Конкин.
В его блокноте — продиктованный врачом Голиковой режим жизни, и он будет его соблюдать.
Он вглядывался в небо, в далекую утиную стаю.
Плотная, будто клуб дыма, когда горят камыши, она близилась стремительно. На подходе к хутору растянулась, попрозрачнела, пошла над крышами разорванной пополам лентой, и Степан глазом охотника ухватывал кофейно-коричневые грудки селезней, серые — крыжнячек. Как нарисованные виднелись вытянутые в полете шеи, прижатые к хвостам красные лапы. Трепет воздуха коснулся двора, утка, которую Леля держит к Маю, к торжественному обеду, взбросилась, поднялась на цыпочки, кряча мятежным, необычным для домашней птицы голосом, а Конкин зашумел:
Художественная сила книги рассказов «Человек в степи» известного советского писателя Владимира Фоменко, ее современность заключаются в том, что созданные в ней образы и поставленные проблемы не отошли в прошлое, а волнуют и сегодня, хотя речь в рассказах идет о людях и событиях первого трудного послевоенного года.Образы тружеников, новаторов сельского хозяйства — людей долга, беспокойных, ищущих, влюбленных в порученное им дело, пленяют читателя яркостью и самобытностью характеров.Колхозники, о которых пишет В.
Роман «Буревестники» - одна из попыток художественного освоения историко-революционной тематики. Это произведение о восстании матросов и солдат во Владивостоке в 1907 г. В романе действуют не только вымышленные персонажи, но и реальные исторические лица: вожак большевиков Ефим Ковальчук, революционерка Людмила Волкенштейн. В героях писателя интересует, прежде всего, их классовая политическая позиция, их отношение к происходящему. Автор воссоздает быт Владивостока начала века, нравы его жителей - студентов, рабочих, матросов, торговцев и жандармов.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Александр Иванович Тарасов (1900–1941) заявил себя как писатель в 30-е годы. Уроженец вологодской деревни, он до конца своих дней не порывал связей с земляками, и это дало ему обильный материал для его повестей и рассказов. В своих произведениях А. И. Тарасов отразил трудный и своеобразный период в жизни северной деревни — от кануна коллективизации до войны. В настоящем сборнике публикуются повести и рассказы «Будни», «Отец», «Крупный зверь», «Охотник Аверьян» и другие.
С одной стороны, нельзя спроектировать эту горно-обогатительную фабрику, не изучив свойств залегающих здесь руд. С другой стороны, построить ее надо как можно быстрее. Быть может, махнуть рукой на тщательные исследования? И почему бы не сменить руководителя лаборатории, который не согласен это сделать, на другого, более сговорчивого?
Всё началось с того, что Марфе, жене заведующего факторией в Боганире, внезапно и нестерпимо захотелось огурца. Нельзя перечить беременной женщине, но достать огурец в Заполярье не так-то просто...
В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».