Память земли - [148]

Значит, установка вопреки Первому шла с еще более высоких, нежели областной комитет, верхов. Показательным было все: и что приехал не инструктор, даже не завотделом, а собственной персоной секретарь, и что был это именно Капитонов, не терпевший Голикова, и что сказал Капитонов о вольнице словами Орлова, и что Орлов за оба дня еще не выступал, желая ударить в конце, после всех, когда уже некому возражать, кроме «именинника», чьи возражения стоят немногого… Выскобливший волосины на подбородке, чуть порезанный и припудренный, в новом парадном джемпере, подарке Шуры, Голиков вчера в предконференционные минуты закуриваний и взаимных улыбок понял, что волынка с докладом, прениями, предложениями — то есть вся конференция — могла бы и не быть, так как и без нее он уже обвинен.

Свой отчетный доклад, дважды перепечатанный, вложенный в хрустящую лапку, он от желания не сдаваться читал развязным, противным самому себе голосом. Пока давал общеполитическую оценку достижений района на фоне успехов страны и кризиса заграницы, ему не мешали. Когда же заговорил о переселении, отметил, что проводится оно согласно решениям правительства о свободном выборе земель, он услышал из президиума:

— А вы не путаете свободный выбор с гайдамацкой сварой?

Это (опять же словами Орлова!) сказал Капитонов.

Реплика главного в зале лица явилась рекомендацией активу, как вести обсуждение. Хотя Сергей знал, что большинство делегатов внутренне поддерживает его и лишь не говорит это вслух, дабы не противоречить установке, он все равно поначалу кипел, писал, готовя Капитонову язвительную отповедь! Теперь бросил, сидел с забытым карандашом.

Какого беса! Разве не мечтал об уходе? Вот и уходи, подавай в аспирантуру, забирай жену с дочкой и катай! Но теперь-то уж катать не хотелось… Держало не только стремление довести свою линию. Держало и нечто душевное — очень удивительное, узнанное в районе. Это было то ли ребячье, то ли, наоборот, рожденное зрелостью чувство родства к людям станиц. Они выращивали зерно, виноград, птиц и животных и потому, наверно, сохраняли утраченную в городах наивную чистоту отношений. Когда человек строил дом, сходились улицей, за полдня кончали лепку самана или мазку стен, а потом тут же пили вино, но не так, чтоб заглотнуть и свалиться, а чтоб промытыми голосами исполнить хором не один десяток песен о любви, о походах, о воине, заброшенном на чужбину, вспоминающем детей, молодую красавицу жену. Все для души, как для нее же несли молодым на свадьбу кудахчущих кур, пшеницу, сковороды и подушки.

Перед глазами сидящего в президиуме Сергея стояли живые хутора, где на улицах, вытянутых меж зарослями яблонь и жердел, каждый незнакомый человек непременно здоровается с тобой, незнакомым ему человеком. Поднимает к шапке руку и, явно вкладывая в слова значение, говорит: «Доброго здоровья». Ты, так же вкладывая значение, отвечаешь: «Здравствуйте», — и сразу на душе как бы прочнее и веселей. Ему, сменившему неудобную в поле фетровую шляпу на ушанку, реглан — на ватник, станичники говорили: «Вы, Сергей Петрович, совсем на казачка смахиваете!» Суть была, разумеется, не в ушанке и ватнике, а в растущей близости, и это вливало силы, сменяло интеллигентскую нервозность на твердую, чисто районную выдержку. В Ростове перечеркивало сон не только тарахтенье трамваев за закрытым окном, но даже тиканье часов на руке… А на днях, когда ночевал в чужой хате, хозяин принялся вколачивать в сапог гвозди. Хозяйка прицыкнула, чтоб не стучал — человек, мол, спит. «Нехай, — прозвучал голос, — спит на здоровье. Что я ему, по голове стучу?»

«И верно ж не по голове», — подумал Сергей и заснул. Утром, не открывая еще глаз, услышал, как вбежавшая соседка рассказывала хозяевам о смерти какой-то Астафьевны: «Под коровою и стало ей худо. Шумнула невестке: «Иди додои»… Та сдоила, возвратилася с молоком, а свекруха уже всё… Хорошо померла! — заключила женщина и с мудростью, недоступной для горожанина Голикова, соединила смерть с вечной цветущей жизнью — спросила хозяев: — Ну, а ваша-то голуба, значит, за Андрея выходит?»

Оказывается, Сергей портил этих станичников, «дозволяя» им решать их судьбу!..

Дела конференций не бывают тайной для улицы. Нынешним утром какая-то старуха с ведрами шмыгнула было наперерез Сергею и, увидев его, попятилась: «Проходитя, Сергей Петрович, а то я с порожнем, пути вам не будет. Вам и без того сыплют»…

Муха, пригретая в окне солнцем, совсем ожила, взлетев, скрылась за портьеру, и Сергей принялся глядеть в зал. Конечно, сюда давно просочилась рекомендация обкома — избрать его, Голикова. И одновременно все догадывались, что на обком кто-то жал, что Первый — человек с норовом — давал рекомендацию на свой риск: мол, покритикуйте парня легонько и сохраните. Ну, а тут уж, на месте, шло с перевыполнением, и делегаты спокойно — излишняя критика не повредит — участвовали в этом не требующем напряжения, даже убаюкивающем ритуале.

Сергей терялся. Ведь угробляли идею вольного переселения!.. Ведь эти же делегаты в этих же стенах приветствовали б самостоятельность станиц, не будь Капитонова, натасканного Орловым. Орлов — единственный реальный в районе информатор — наверняка приложил к этому руку.