Память сердца - [5]

— Не сердитесь, пожалуйста, на нас. Доноров у нас достаточно, а вы уже отдали свою кровь, спасая цех.

Павлов молча встает и, пряча изуродованную руку в карман брюк, ссутулясь, выходит из кабинета.

Из репродуктора голос Левитана:

— Граждане, воздушная тревога!

Работаем в шесть рук, еще внимательней, чем прежде. В убежище нам нельзя — может свернуться донорская кровь. А в ушах звучит: «Воздушная тревога! Воздушная тревога!» И еще моя личная тревога: успела ли мама с моей маленькой дочкой добежать до бомбоубежища? За окном бьют зенитки. Нетерпеливо звонит телефон.

— Немедленно в укрытие! — приказывает начальник штаба МПВО завода Юрий Игнатьевич Дольский.

На столе растут деревянные штативы с пробирками крови. Дважды прибегают дежурные по комитету комсомола. Убеждают. Настаивают:

— За невыполнение приказа…

Наши руки двигаются все быстрее и быстрее. Молча показываем на штативы с кровью. Скольким раненым она спасет жизнь! И снова мысль о близких, и опять внимание переключается на работу.

Впрочем, на этот раз воздушный налет не состоялся. Защитники московского неба не позволили фашистским самолетам отбомбиться над столицей, и врагу пришлось сбросить свой смертоносный груз на поля Подмосковья.

Отбой воздушной тревоги.

В открытую фрамугу окна врывается шум сразу ожившей улицы. На стыках рельсов беспокойно позванивают трамваи. В репродукторе над входом в проходную снова звучит утренняя сводка Совинформбюро.

Катя Носова — сорок пятая. По срокам она уже может сдавать кровь. Но Катя бледна. Пульс частый. И этот неизвестно откуда взявшийся легкий шумок в сердце! Впрочем, известно: рабочий день стал двенадцать часов, питание скудное.

Медсестра ей ласково говорит:

— Ты же на больничном до понедельника.

Катя молитвенно складывает ладони:

— Возьмите у меня хотя бы полдозы! Мой Сережка на фронте, а я ничем не могу ему помочь. А вдруг его ранят, и некому будет дать ему кровь! — Она закрывает лицо руками.

— Не можем, девочка. После болезни ты еще не окрепла. Подождем немного…

— Я совершенно здорова, — настаивает Катя. — Спросите у моего мастера. Он вам скажет: план сборки выполняю на сто тридцать процентов. Гемоглобин у меня хороший. — Она с мольбой и надеждой смотрит на лаборантку, ища поддержки.

— Гемоглобин — шестьдесят процентов! — говорит Соня, помешивая в пробирке стеклянной палочкой. — И четыре миллиона эритроцитов в одном кубическом сантиметре.

— Вот видите! — радуется Катя.

Снова усаживаю девушку рядом с собой. Беру ее огрубевшие от тяжелой работы руки в свои.

— Подождем немного, Катюша. Вот аскорбиновая кислота, гематоген. Старайся получше питаться. И обязательно пей пивные дрожжи.

Катя опускает голову. Ее молчание давит на нас, как глыба льда.

— Хорошо. Приходи в следующий понедельник до начала смены. Если к тому времени ты окрепнешь…

Катино лицо проясняется. Улыбка трогает сухие губы.

За окном поликлиники уже густые лиловые сумерки. Но мы продолжаем работать.

— Можно войти!?

В пролете белой двери худощавый человек в линялой гимнастерке. Брюки цвета хаки заправлены в кирзовые сапоги.

Председатель цехкома ЦТП-2 Алексей Петрович Калганов, или Калганыч, как все его привыкли называть, — живая история завода. Есть люди, о которых говорят: «Родился в сорочке». О Калганыче можно сказать: «Родился пропагандистом».

— Доброго вам здоровья! — Калганыч аккуратно расправляет складки гимнастерки под тугим ремнем. Достав из кармана расческу, волосок к волоску причесывает начинающие редеть волосы.

— Сколько сегодня прошло доноров?

— Пятьдесят, Пятерым отказали: трое не дотянули по гемоглобину. Четвертый — Павлов из парткома. Пятый — тот, что вы прислали из цеха.

— А как Екатерина Носова?

«Все-то он знает!»

— Если окрепнет к понедельнику, разрешим ей сдачу крови.

Калганыч одобрительно кивает и как-то, словно со стороны, поочередно смотрит на нас.

— А вы сегодня обедали? Отдохнуть бы вам надо.

— Не успеваем. И так еле управляемся. Второго бы врача!

— Полегче будет на фронте, дадим, — утешает Калганыч. — Посмотрите-ка, — в его руках шуршит многотиражка. На первой странице рисунок — пес в эсэсовской фуражке, с Железным крестом на шее, как две капли воды похожий на Гитлера, пытается удрать от нацеленного на него штыка русского воина.

Мы смеемся. Молодец художник!

— Держитесь молодцом, — пряча газету, почти весело отмечает Калганыч. И подходит к Соне. — На фронт, говорят, просилась?

Та молчит, потом вскидывает на Алексея Петровича глаза:

— Другие-то воюют.

— Передовая проходит и здесь, на заводе, — отвечает Алексей Петрович. — И не забывайте, девчата: вы же с «Шарика». Без нашей продукции на фронте нельзя. Так что и вы работаете для победы.

ЗА ЖИЗНЬ — ПРОТИВ СМЕРТИ

После разгрома немецко-фашистских войск под Москвой дышится легче, хотя положение на фронтах очень серьезное. На «Шарике» с жадностью ловят каждую весточку об ушедших воевать товарищах.

Ранним утром шум наполняет заводские цехи, пушечно ухает кузнечный молот.

А на Калининском фронте в районе Нелидово еще тишина. Но бойцы Таганского истребительного батальона, который входит в состав 155-й стрелковой дивизии, готовы к бою.

…Двадцать градусов мороза. В поле ни кочки, ни кустика. Простреливается каждый метр оледенелой земли. Впереди черным пунктиром лепятся избы деревни Толкачи, где засели враги. Справа — лес. Позади — серая лента шоссе.