Память сердца - [23]
— В Доме культуры свадьбу сыграем. Объявление напишем до самого потолка: «Сто свадеб заводских доноров!» А ниже: «Дождались! Ур-ра!»
Взрыв смеха. Обеденный перерыв окончен, и девушки спешат к станкам.
…В застекленной конторке мастера цеха под зеленым колпаком — яркая лампочка. На столе — чертежи, аккуратно разложенный мерительный инструмент.
— Наконец-то! — Калганов и Захряпин крепко пожимают мне руку.
— Выкладывай свое ЧП, хотя мы с Калгановым в курсе, — без предисловий начинает Захряпин.
— В курсе?!
— А то как же! Мы за тебя перед партией поручились, значит, если что — в ответе. Было это или не было?
— Было, Михаил Степанович. Не успела я своей больной помочь. Назавтра умерла.
— Выкладывай… — Захряпин расстегивает ворот черной сатиновой косоворотки.
— Одинокая она была, хотя и жила в семье. Равнодушная к жизни. А тут непосильная работа, пьянки сына, плохое питание. Малокровие.
Калганыч скатывает и раскатывает трубочку чертежа. Хмуря брови, отбрасывает ее.
— Отчего она умерла? Не от равнодушия ведь. Вроде, такой болезни нет.
— Судебные медики выдали сыну справку, что от дифтерии зева. Но не было у нее дифтерии! При дефтерии такого бледного горла не бывает.
Захряпин достает из кармана старенького пиджака кумачовый кисет. Бережно высыпает на сухую, темную ладонь зеленоватые, пахучие крошки махорки. Лепит закрутку.
— Ежели человек помер, так ему все равно от чего. А вот живым не все равно! — Он чиркает спичкой, раскуривает закрутку, глубоко затягивается. — Есть тут твоя вина или нет?
— Если умерла, значит, моя вина есть.
— А ты обожди брать на себя вину. Вперед батьки не лезь в пекло.
Махорочный дым щиплет глаза, жжет горло. Кашляю.
— Табачок, и вправду, с перчиком. Такой мы в гражданскую с Калганычем куривали. — Захряпин ладонью отгоняет от моего лица синее облачко дыма. — Посоветовались мы тут с Алексей Петровичем и рассудили: если виновата — значит, виновата. Но чужой вины на себя не бери. А в обиду мы тебя не дадим. Главный врач поликлиники нам так и сказала: «Не виновата она».
— Вы были у Марии Павловны?
— А то как же! И в райздраве с начальством беседовали. Хвалили там твою бригаду.
Закрываю лицо ладонями. Опозорила я своих партийных наставников.
— А ты лица не закрывай, — сурово говорит Захряпин. — Тебе какой завод партийный билет выдал? Первый подшипниковый. Детище первой пятилетки. Кузница рабочих кадров. Так что смотри людям в глаза прямо. Ответственности не бойся. Но и свое доброе имя всякой сволочи марать не давай. — Михаил Степанович встает и шагает по конторке. Затем останавливается передо мной — А анонимку порвем ко всем чертям. На любимую мозоль пьянчушке наступила — больничного листа не выдала? Так ведь? — Рука Захряпина сгибает в подкову подвернувшуюся железяку.
— Какую анонимку?
— Вот эту, — Михаил Степанович протягивает клочок бумаги. Печатными буквами нацарапано: «Ваши врачи коммунисты гробят людей. На Нижегородской улице померла женщина. Доброжелатель».
— Видали такого «доброжелателя»! — Кулак Захряпина опускается на стол, согнутая железяка, подпрыгнув, летит на пол. Вздрагивает и звенит мерительный инструмент. Глядя на меня из-под бровей, Захряпин неожиданно успокаивается.
— Держись, как подобает коммунисту. Поняла?
Свершилось! Московское небо снова расцвечено звездами победных салютов. После изнурительных боев, прорвав мощную оборону врага, наши войска вышли на Государственную границу СССР. Радостно сознавать, что в состав атакующих дивизий вошел и 436-й стрелковый полк, где начинали свой ратный путь многие подшипниковцы и автозаводцы.
Наша бригада тоже в наступлении. Наводим чистоту и порядок во дворах и квартирах, а их ни мало ни много, а шестьсот двадцать девять. И в каждой квартире живет не менее трех семей.
Ответа из судебно-медицинской экспертизы все еще нет, хотя прошли все сроки. Но после разговора с Калгановым, Захряпиным и особенно в райздравотделе мне чуточку легче.
С тех пор как случилось несчастье, дом, где жила Александра Ивановна, обхожу стороной, но сегодня вызов по соседству. Стараюсь не смотреть в ту сторону, а взгляд так и тянет к хмурому покосившемуся домику. На ступеньках, ведущих в подвал, поблескивают лужи. Может быть, все-таки зайти в двенадцатую квартиру?
Но тут из двери, обитой ветхой рогожей, выходит Кузьминична. В ее руке тусклым серебром отсвечивает жестяное ведро.
— Здравствуйте, Анна Кузьминична! — окликаю я ее и пытаюсь улыбнуться. Но не получается.
Кузьминична ставит ведро в рыхлый снег, смотрит из-под руки:
— Ты что же, дочка, дорогу к нам забыла? Или обидел кто? — Кузьминична подходит ближе, вглядывается в лицо. — Милая, да ты совсем хворая! Одни глазищи, да и те замученные! Бомбежек теперь нет, салюты один за другим, а ты квелая какая-то. Зайди, мигом молочка вскипячу. Побогаче теперь живем. Мите четырнадцать, рабочую карточку на заводе получил.
— Спасибо. Тороплюсь я. Вызовы.
— Ну, тогда бывай. Заходи, как рядом будешь.
Уже вслед мне долетают слова:
— А ты зуб-то видела?
Столбенею.
— Какой зуб?
— Как какой? Разве не знаешь? — Кузьминична стоит посреди двора — коренастая, к любой тяжелой работе гораздая. Ветер надувает парусом концы ее черного платка.
Сильный шторм выбросил на один из островков, затерянных в просторах Тихого океана, маленький подбитый врагом катер. Суровые испытания выпали на долю советских воинов. О том, как им удалось их вынести, о героизме и мужестве моряков рассказывается в повести «Десять процентов надежды». В «Памирской легенде» говорится о полной опасностей и неожиданностей пограничной службе в те далекие годы, когда солдатам молодой Советской республики приходилось бороться о басмаческими бандами.
Роман «Одержимые войной» – результат многолетних наблюдений и размышлений о судьбах тех, в чью биографию ворвалась война в Афганистане. Автор и сам служил в ДРА с 1983 по 1985 год. Основу романа составляют достоверные сюжеты, реально происходившие с автором и его знакомыми. Разные сюжетные линии объединены в детективно-приключенческую историю, центральным действующим лицом которой стал зловещий манипулятор человеческим сознанием профессор Беллерман, ведущий глубоко засекреченные эксперименты над людьми, целью которых является окончательное порабощение и расчеловечивание человека.
Один из ветеранов Коммунистической партии Чехословакии — Р. Ветишка был активным участником антифашистского движения Сопротивления в годы войны. В своей книге автор вспоминает о том, как в 1943 г. он из Москвы добирался на родину, о подпольной работе, о своем аресте, о встречах с несгибаемыми коммунистами, которые в страшные годы фашистской оккупации верили в победу и боролись за нее. Перевод с чешского осуществлен с сокращением по книге: R. Větička, Skok do tmy, Praha, 1966.
В этой книге – взгляд со стороны на события, которые Анна Франк описала в своем знаменитом дневнике, тронувшем сердца миллионов читателей. Более двух лет Мип Гиз с мужем помогали скрываться семье Франк от нацистов. Как тысячи невоспетых героев Холокоста, они рисковали своими жизнями, чтобы каждый день обеспечивать жертв едой, новостями и эмоциональной поддержкой. Именно Мип Гиз нашла и сохранила рыжую тетрадку Анны и передала ее отцу, Отто Франку, после войны. Она вспоминает свою жизнь с простодушной честностью и страшной ясностью.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Повесть «Сорок дней, сорок ночей» обращена к драматическому эпизоду Великой Отечественной войны — к событиям на Эльтигене в ноябре и декабре 1943 года. Автор повести, врач по профессии, был участником эльтигенского десанта. Писателю удалось создать правдивые, запоминающиеся образы защитников Родины. Книга учит мужеству, прославляет патриотизм советских воинов, показывает героический и гуманный труд наших военных медиков.