Память крови - [17]

Перекрестила мечом Коловрата Блазница и стала медленно удаляться в лес.

— Коловрат, а Коловрат! — услыхал воевода голос. — Беда, Коловрат!

Евпатий открыл глаза и увидел склонившееся над ним лицо черниговского воеводы Климука.

— Стража приняла ратника из Рязани, — сказал Климук. — Изранен весь. Сказывает, нет больше города, Коловрат. Куда теперь поворачивать?

— Что говоришь? — Евпатий и про сон забыл и про Блазницу, ухватил Климука за плечо.

— Иди сам все узнай, Коловрат, — сказал Климук. — Ратник рязанский в соседней избе.

Глава одиннадцатая ГИБЕЛЬ РЯЗАНИ

Завыли трубы.

В горячке боя их заунывные голоса не сразу были расслышаны, и татары с пронзительными криками продолжали идти на штурм рязанских твердынь. Но трубы выли и выли. Это был сигнал отходить. И воины откатывались назад, переводили дух. Собирались в поредевшие десятки и сотни. И отходили к становищу, где уже готовилась идти на приступ новая орда, освеженная сном и едой.

А рязанцы не успевали отдышаться, перевязать как следует раны. Разве что испить воды хватало у них времени, как снова наваливалась орда на крепостные стены. Летели стрелы, все вокруг заполняли крики, предсмертные стоны.

С двух сторон, полуденной и восходной, наступала орда на Рязань. За спинами защитников города был высокий, обрывистый берег Оки. Здесь было покойно, воевода Клыч держал там лишь малую стражу на случай.

Когда под стенами Рязани появились первые конные разъезды врага, а до того пришли вести о сражении на Рясском поле и о гибели Пронска, великая княгиня Агриппина собрала Большой совет:

— Наш сын, — сказала она, — великий князь Юрий Ингваревич сложил свою голову в бою со злыми врагами земли русской. Не стало и братьев его, осиротела Рязань… Князь Юрий наказывал передать заботу о защите города воеводе Клычу. Пусть будет по сему. Веди совет, воевода, мне о другом заботу принять надо.

На совете голоса разделились. Кто предлагал оставить город и всем бежать в мещерский лес. Лед на Оке, пожалуй, окреп, выдержит пеших. Другие осторожно говорили о возможности почетной сдачи города на милость победителя. Войска больше нет, на соседей рассчитывать не приходится.

Старый Клыч молчал. Он хорошо понимал: Рязань обречена. Воевода мучительно пытался придумать стоящий выход, чтоб и людей спасти, и сохранить честь Рязани.

— Дозволь мне слово сказать, — попросил сотник Иван, ставший в последние дни незаменимым помощником Клыча. Воевода согласно кивнул.

— Много было разных речей, — начал Иван. — Мне думается, что и те, кто говорил о сдаче врагу, не трусили. Они пеклись о судьбе города и жителей его, рязанцев. Так я их понимаю… Но вот хочу сказать Большому совету. Верно, подмоги ждать неоткуда. Но подумайте: сдать город без боя — что может быть позорнее для русского человека? Если мы сдадимся на милость Бату-хана, в живых останется больше. Но разве то будут прежние рязанцы? Это будут уже рабы. И весь народ наш ослабнет духом, если Совет примет такое решение. Не только нынешние люди, но и в будущих поколениях скажется слабость духа, которую проявим сейчас мы, их предки. Надо биться с врагом, не жалея ни сил, ни самой жизни!

Он обвел глазами собравшихся.

— Драться! Драться! — послышалось со всех сторон, и воевода поднял руку.

Все затихли.

— Будем драться, — просто и буднично сказал старый Клыч.

Уже в первый день осады татарами Рязани княгиня Агриппина вызвала к себе Владия Красняту и деда Верилу. Возложила она рукодельцу обязанность позаботиться об узорочье рязанском, найти место, где бы можно было захоронить княжье добро: бармы, драгоценные вещи. Спрятать их от татарской хитины, чтобы, если не детям, то внукам досталось это узорочье, в коем была не только ценность сама по себе, но и красота неповторимая — свидетельство рязанского умельства.

— Тебе, Верилушка, сам знаешь, о чем следует позаботится, — сказала княгиня. — Старые книги сохрани, в них и наша память, и предков тоже. Побереги их, Верила, да зайди к владыке. Он хочет просить тебя заняться спасением святых икон.

После встречи у княгини Краснята и Верила не увидят больше друг друга. По-разному сложатся их судьбы. Молодому Владию жить осталось совсем немного, и конец ему был уготован страшный. А дед Верила еще увидит разорение Руси, глаза его устанут смотреть на поленницы трупов, горько вдыхать настоенный на свежей крови воздух. Встретится Верила и с Бату-ханом, не побоится старый летописец сказать Властителю Вселенной все, что хотел сказать, и заронит своими словами некое смущение в душу монгола. Все это будет, а пока Владий Краснята думал о захоронении узорочья, Верила готовился укрыть книги и святыни рязанские: афонскую «Одигитрию», черниговскую «Редединскую икону» и Николу Зарайского, за двенадцать годов до злой напасти перенесенного на Рязань из Корсуни.

Было у Владия заветное местечко на пустыре между Серебряным выгоном и Кожемякиной слободой. Рос на пустыре кряжистый дуб, окруженный порослью. Под корнями дерева была нора. В чащобе кустов ее сыскать было невозможно. Туда и задумал Краснята спрятать рязанское узорочье. Никто не вздумает сунуться — дикое и безлюдное место. И от пожаров безопасное, потому как вблизи нет никакого жилья.