Память крови - [10]

Половцы схватились за оружие, но грозный окрик Барчака остановил их. Воины с опаской поглядывали по сторонам, пытались сохранить спокойствие.

После недолгих переговоров Барчака с начальником сторожевого отряда половцев пропустили вперед, где их встретил второй отряд. Людей Барчака отделили и под конвоем отправили к отведенному им месту на внешнюю сторону монгольского стана, тянувшегося от окаёма до окаёма. Самому хану с оставленными ему тремя слугами было велено следовать в шатер для гостей Властителя Вселенной и там ждать, когда Бату-хан соизволит принять, а может быть, и не принять половецкого хана.

…Молодой монгол с редкой бородкой клинышком и жидкими висячими усами на необычно длинном лице сидел перед роскошным, вытканным золотой ниткой, ковром, заставленным изящной посудой с простой мясной пищей. Он брал мясо руками, порой прибегал к помощи ножа, лежащего перед ним, изредка вытирал засаленные руки прямо о халат.

Наискосок от него и немного пониже неторопливо насыщался старый, с изрубленным лицом и навсегда закрывшимся глазом, воин. В отличие от молодого монгола, жадно хватающего мясо, громко чавкающего и сопящего над едой, старик ел аккуратно, отправляя в рот небольшие куски мяса, тщательно прожевывал их.

— Ты не можешь сомневаться, храбрый и верный Сыбудай, в том, что боги благоприятствуют моим великим стремлениям, — сказал молодой монгол, обращаясь к старику. Было видно, что он вернулся к разговору, который возникал в шатре не впервые. — С булгарами мы расправились шутя. Так же побьем и руссов. Мне известно, что руссы — сильный противник, но сейчас они разобщены, их князья дерутся между собой за власть, как стая шакалов за труп павшего суслика. У руссов нет такого вождя, каким был мой великий дед — Чингисхан. Я раздвину свои владения от моря до моря. Поверь мне, Сыбудай: Властитель Вселенной омочит копыта своего белого скакуна в водах последнего моря, за которым нет ничего, кроме Великого шатра, в нем укладывается на ночлег Солнце!

— Ты прав, Бату-хан, — произнес задумчиво Сыбудай, откладывая в сторону нож, которым он разрезал сейчас мясо. — Ты прав, о мой молодой и мудрый повелитель! Я уверен: ты разобьешь руссов и возьмешь богатую добычу в их деревянных городах, но молю тебя, повремени с выступлением. Князь Глеб долго рассказывал мне о своей земле. Он предупреждал, что руссы любят заманивать противника в страшные места, откуда ни человек, ни конь не могут выбраться. Эти места проходимы лишь в сильный холод, когда они замерзают. Здесь, на этом месте, хорошие пастбища, пища пока у нас есть. А когда станет холодно, мы выступим на руссов, и наши воины будут рваться вперед, чтобы согреться у огня, который мы разожжем на месте городов руссов. Потерпи немного. И еще… Есть одно правило, его придерживался и твой не сравнимый ни с кем из живущих на земле дед. Когда собираешься начать битву, считай своего противника равным себе. Не забывай об этом, Бату-хан…

Наступило молчание. Бату-хан сыто рыгнул отодвинул полуобъеденную баранью ногу. Пристально посмотрел на Сыбудая, но старый полководец не отвел своего единственного глаза, и тогда Бату-хан сказал:

— Знаю, Сыбудай, в твоих советах содержится истина. Но я сам хочу говорить с бывшим князем руссов, сам хочу смотреть в его глаза. Ты учил меня, Сыбудай, не доверять предателям. Тот, кто предал один раз, предаст снова. Уверен ли ты, что этот человек хочет помочь нам?

— Я никогда не доверял предателям и, действительно, учил тебя поступать так же. Но этого человека изгнали соплеменники, и он ненавидит их, месть за испытанные унижения руководит его поступками. Желание вернуть утраченную власть может далеко увести человека, это самое сильное, после жажды жизни, человеческое желание. Порой оно бывает даже сильнее. Этот вот презрел зов крови и обагрил руки кровью братьев своих. Тебе не должно быть дела до надежд князя Глеба, и все же ты поощряй его в них, пусть надеется вернуть себе власть из-под копыт твоего скакуна. Тогда он будет верно служить нашему делу. Исчезнет надобность в его услугах — ты стряхнешь его, как колючку с шерсти верблюда, и пойдешь дальше. Иной участи предатели не заслуживают.

— Я хочу видеть его и говорить с ним, — сказал Бату-хан.

Сыбудай распорядился, и вскоре в шатре перед Бату-ханом появился бывший князь Рязанский — Глеб. Он склонился перед молодым монголом, — седеющий, с остатками былого величия на лице, человек, уже много лет кормящийся из рук хана Барчака, затем властителей городов, лежащих за Большой степью, а теперь вот услужающий в роли толмача и проводника в стане Бату-хана. Затаенная злоба, бессильный, глубоко запрятанный гнев к унижающим его хозяевам, жалкая угодливость и стремление не забывать о прошлом положении, страх раба и дерзость человека знатного происхождения — сложными были чувства, определявшие сейчас поступки этого изгоя.

— Ты можешь сесть и взять себе кусок мяса, — сказал Бату-хан, с любопытством всматриваясь в заросшее густой бородой лицо русса. — Садись, князь Глеб.

Глеб медленно опустился у ковра в стороне и немного позади Сыбудая, но к мясу не прикоснулся и застыл, глядя мимо Бату-хана, неестественно прямо держа спину. Эта прямая спина разгневала Бату-хана, и он был готов уже кликнуть верных своих нукеров, чтобы те прижали пятки дерзкого русса к его затылку, чтоб он, Бату-хан, насладился звуком хрустнувшего позвоночника. Молодой хан так бы и поступил, если б не было недавних слов Сыбудая.