Память до востребования - [26]

— Дурное место, — закончил старик со вздохом. — Уходили бы вы отсюда.

На том и расстались. Странник побрел дальше…

Николай с Мариной вернулись в сарай… и очутились в коридоре института.

— Что это было, Коля? — растерянно пробормотала Марина.

— Связь времен… — глухо ответил Окурошев. — Если мы сейчас откроем соседнюю дверь…

Чутье не обмануло его: зайдя в комнату Хоружего, он оказался… на краю старого пожарища.

— …Лет полтораста не селился тут никто, — рассказывала женщина, повстречавшаяся Николаю у околицы. — Старики говорили: гнилое место. А перед самой империалистической пришли чужие…

И снова не захотели жить хуторяне крестьянским трудом. Первое время никто не знал, чем занимаются пришлые. Видели только, что время от времени подъезжали к хутору подводы и какие-то хмурые мужики сгружали в амбары наглухо запечатанные тюки… Наконец правда выплыла наружу. Нечистым ремеслом жили хуторяне: делали расписные коробки для «поддельных» сигар. На вид и вкус те сигары вовсе не казались поддельными. Где-то в другой деревне втайне искусно готовили капустный лист, крутили из него сигары и перевозили товар на Гнилой Хутор. Здесь клеили коробки, раскладывали по ним товар и переправляли дальше, в Москву, самым известным табачным торговцам, которые выдавали тайный российский продукт за привозной, заморский.

В Старино пришлых недолюбливали, но частенько наведывались к ним: хуторяне наладили у себя самогоноварение. Сивуху они гнали жестокую и дешевую, так что покупателей всегда хватало.

В восемнадцатом опустела деревня. Кто-то подался к Деникину, многих убедили в правоте новой власти красные комиссары, увели за собой драться с белыми. Гнилой Хутор и тут выказал шалопутный свой нрав: жители его примкнули к зеленым. Набрал тот мародерский, в сотню сабель, отряд заявившийся из столицы студент-анархист Сташинский. Недолго погуляло его воинство по губернии, сгинуло вскоре: не то порубили их белоказаки, не то покосили пулеметами с трех красных тачанок…

— Вот и вся история, — подвел итог Окурошев, пересказав Марине услышанное им от незнакомой женщины.

Он отпер кабинет Верходеевой и заглянул внутрь. Никаких чудес не произошло: стол начальницы с двумя телефонами и декоративной вазочкой стоял на месте, никуда не делись кресла, стенные шкафы, цветной телевизор. И тем не менее…

— Все сходится, — едва ли не с радостью в голосе воскликнул Николай. — Минуло еще полвека — и Гнилым Хутором стал наш НИИФЗЕП! Помнишь топор, который нельзя трогать; он как бы намагничен разбоем. Вот и земля… тоже намагнитилась. Понимаешь?

Марина хмуро посмотрела на Николая.

— Сотни лет сюда одних тунеядцев тянуло, что ж непонятного? Зарядилась земля… людскою нечистью.

— Выходит, не виноваты вы все: Хоружий, Твертынина, ты вот… — тихо проговорила Марина. — Раз гнилое место, раз намагнитилось тут все тунеядством и низостью, значит, что же, вы все — чистенькие? Затянуло в водоворот — ничего не поделаешь? Не устояли, бедные, против гипноза?

Николай оторопел:

— А я что, оправдываюсь? Кто не без греха… Нашлась слабина в душе — вот и поймали… А может, ты знаешь, как теперь справиться со «щучьим велением»?

— Не надо было подачки хватать.

— А вот вы, которые хоть и не хватали… но помалкивали, — вы-то о чем думали?

Помолчали, невесело глядя друг на друга.

— Того бы старика спросить, — посетовал Николай. — Глаза у него… будто все понимал. Может, он знает… противоядие? Только бы пустили нас…

Николай толкнул дверь в первую комнату и радостно вздохнул: древняя пустошь оказалась на месте.

Старик не успел уйти далеко. Оставив Марину в дверях сарая, Окурошев кинулся его догонять.

— Дедушка, что делать теперь? — спросил он, переведя дух. — Этот Гнилой Хутор еще триста лет стоять будет. Столько народу перепортит! Как с ним справиться? Может, знаете?

— Перепортит, говоришь, — усмехнулся старик. — Чистую душу не испортишь. Только хищную да пугливую… А что, Коляя боишься?

Окурошев опустил взгляд.

— Из должничков его? Поймал?

— Поймал, — кивнул Николай.

— Поздно спохватился?

— Поздно…

Старик помолчал.

— Распахать бы это место да хлеб посеять — вот и вышла бы вся нечистая сила.

— А что ж в ваше-то время не засеяли?

— Да поди догадайся… — махнул рукой старик. — Это уж ты мне глаза раскрыл. Эвон, триста лет — срок немалый. Надоть распахать. А кому нынче? Мор был в деревне… Да и на Гнилом Хуторе ям да кочек нечистая намесила, чтоб и не думали пахать. Куда ни кинь — все клин. Теперь вам распахивать надо.

— Распашешь тут, — развел руками Николай. — У нас на этом месте целый институт… ну, дом такой, величиной с крепость.

— Дела-а, — качнул головой старик. — Вот бы детишек малых в твоем доме поселить. У них души ясные, с ними нечистой силе не справиться. Пусть мастерят там что свое, играют: кто — в гончара, кто — в кузнеца. Надоумить бы их на такую игру — только непременно добрую, мирную…

III

Люди, пережившие несчастный случай, нередко совершенно забывают события, что предшествовали тяжелой травме. Иногда весь трагический день выскакивает из памяти, а порой — даже более длительный период жизни… Нечто подобное произошло с большинством сотрудников института, даже с теми, кто не оказался в числе свидетелей его исчезновения.