Память без срока давности - [10]

К тому времени как я возвращаюсь в класс за вещами, голова болит уже не так сильно, как я стараюсь это изобразить, я могла бы перетерпеть неприятные спазмы, но мне так не хочется сидеть на уроках. Куда интереснее смотреть по видеомагнитофону любимые мультики, тем более когда никого нет дома. Медсестре, естественно, о том, что мамы дома нет и кормить меня бульоном некому, знать необязательно. А чай с вареньем я и сама умею делать, да и где стоит мед – знаю.

Вот уже неделю мама лежит в больнице с сестрой и появляется дома не чаще одного раза в день – за свежим бельем и едой, а бывает, и не появляется вовсе. У Клавдии «поднялся ацетон». Что это такое, я не знала, но тихо радовалась отсутствию в доме вечно болеющей и хнычущей не слишком удачной копии меня. Папа ежедневно трудится на пилораме и домой раньше семи вечера не является. Выходит, дом полностью в моем распоряжении. Сейчас папа не сможет отправить меня учить уроки, чтобы, развалившись в кресле с банкой пива, в одиночку смотреть свои дурацкие боевики.

Теплых чувств, которые я испытывала к маме первые тринадцать лет жизни, в отношении к отцу у меня не было никогда. Многие утверждают, что все девочки обожают своих папочек, но это не про меня.

Я никогда не любила своего отца даже за то, что от него мне достался белый цвет волос и почти васильковый цвет глаз. «Ангелочек» – было с ранних лет моим вторым именем. Но что мне с этого? Круглолицый, светловолосый, полноватый мужчина не выглядел привлекательно ни летом, ни зимой. Лицо отца практически всегда было красным, то ли от постоянного присутствия в крови алкоголя, то ли по каким-то другим причинам (хотя вряд ли). От папы постоянно несло спиртным, сигаретами, потом, и всякий раз как он склонялся над моей колыбелью, проявляя ко мне интерес и внимание, я начинала хныкать. Мне совершенно не хотелось, чтобы этот человек играл со мной или брал на руки, хотя в период обострения отцовского инстинкта это случалось, и всякий раз я чувствовала приступ удушья. В минуты, когда отец держал меня на своих сильных руках, самодовольно и гордо шептал в мое крошечное лицо: «Моя малышка. Хах! Даже представить не мог, что произведу такое крутое потомство!», кроме отвращения к ужасному запаху перегара, я ничего не чувствовала и начинала реветь. Мне было приятно получать от папочки всякие вкусности и мелкие подарки, но даже они не могли разбудить во мне тех чувств, которые, наверное, должны быть у любящей и любимой дочки. Возможно, дело в том, что и от него я никогда не слышала ни единого «люблю», а только «это моя девочка!», будто я футбольный кубок, по счастливой случайности доставшийся ему, а не дочь, которую нужно просто любить и хоть изредка обращаться к ней, не заполняя ее легкие вонючим выхлопом спиртного.

Возвращаюсь к семнадцатому октября.

Я захожу в дом, прохожу в свою комнату, где избавляюсь от невыносимо тяжелого портфеля и верхней одежды. Натягиваю на себя спортивный костюм. Заглядываю в родительскую спальню в поисках стареньких, но таких уютных маминых горчичных тапочек. Следуя предписаниям врачихи, отправляюсь на кухню за лекарством – малиновым чаем и медом.

Воду кипячу прямо в кружке, предназначенной специально для подобных мелких чаепитий, так как чайник на плите нагревается намного дольше. В холодильнике без проблем нахожу варенье, а еще тарелку с остатками вчерашних блинчиков маминого производства. Иду в гостиную, единственную комнату с телевизором, и подставляю ближе к дивану журнальный столик. Возвращаюсь на кухню за своими припасами. Включаю телевизор, видеомагнитофон. Из десятка предназначенных для моего просмотра кассет нахожу нужную с мультфильмом «Том и Джерри». Набрасываю на плечи плед, нажимаю «плей», вооружаюсь горячей кружкой и холодным, но не менее вкусным от этого блинчиком. На экране появляется знакомая заставка, а на моем лице – довольная улыбка. Разве можно проводить время еще лучше? О том, что у меня все еще болит голова, я забываю моментально.

Успеваю два раза откусить блинчик и делаю один глоток чая, когда со стороны входной двери до меня доносятся чьи-то голоса и смех. Вздрагиваю. Быстро сбрасываю с плеч плед. Выключаю всю технику и успеваю оттащить на место, к окну у телевизора, стол, но на самую быструю пробежку до кухни времени нет. Хватаю безумно горячий чай и несусь к себе в комнату. Понятия не имею, кто это может быть – грабители, кто-то из родителей или очередные свидетели чего-то там, выпрашивающие пожертвования, но инстинкт самосохранения заставляет запереться на защелку.

Ставлю горячую кружку на пол, а сама припадаю ухом к двери. Первые несколько секунд ничего, кроме сумасшедших ударов собственного сердца, услышать не удается. Зато потом…

– Ну, ко-о-о-тя-я-я! Ну не надо… – протяжно звучит женский, не мамин, голос, а потом по дому разливается звонкий смех.

– Еще как «надо», – раздается уверенный и многообещающий голос папы.

– Ну ко-о-о-о-тяя…

Хихиканье и череда непонятных звуков. Одна за другой на пол начали падать какие-то вещи. Быть может, это забытая Клавдией кукла, оставленный мной учебник, пульт или мамин любовный роман, давно поселившийся на диване в гостиной. Практически сразу начинает скрипеть наш старенький диван. Дальше внятных речей я не слышу, а только прерывистое «ах» или протяжное «да». Это был сто тридцать девятый раз, когда мне довелось слышать нечто подобное, вот только в этот раз мама к издаваемым звукам не имеет никакого отношения.