Паломничество жонглера - [3]

Четверо людей, карабкавшихся по горной тропе, тоже, наверное, казались ему миниатюрными. Только люди, в отличие от Огненосного, и впрямь были безобидными.

— …безобидней некуда! — буркнул один из них, горбатый старик в драных лохмотьях. Приличный нищий с Королевской площади постеснялся бы подобные надеть, Цапля — свидетель! Но ветхость одежд старика беспокоила мало, его тревожило другое. По-совиному вывернув голову к небесам, горбун — косматый, страшный, с непонятным свертком под мышкой — следил ярко-желтым глазом за круженьем Дракона в вышине.

— Боишься, как бы не задождило? — ухмыльнулся его попутчик, дебелый парень лет двадцати. Неполный доспех сиял на нем фальшивым медяком: нагрудник, правый наруч и каплевидный шлем. — Не боись, тебе оно даже на пользу пойдет.

Старик в упор поглядел на него — и весельчак, мигом потускнев, от дальнейших высказываний решил воздержаться. Хмыкнул, кашлянул в кулак, зашагал дальше. Дескать, ишь строгач какой нашелся! Если б не Фриний, наши с тобой пути никогда бы не пересеклись!..

Фриний шагал следом за счастливым обладателем доспехов и чувства юмора (ущербного, как и доспех). Высокий посох с когтевидным навершием недвусмысленно свидетельствовал об умениях его хозяина: чародейское искусство. Мастер ступени третьей-четвертой, а то и выше.

Уж Фриний-то сразу сообразил, что привлекло внимание старика. Ведя за собой четвертого в их компании, худенького подростка, чародей подошел к горбатому:

— Думаешь, заметил нас?

Старик ухнул простудившимся филином, что, вероятно, должно было означать смех.

— Еще как заметил! Если ты помнишь, Дракон не нисходил уже давненько. И это его появление… не думаю, что Огненосному приспичило поохотиться на шрхуров-муфлонов.

— Но… — Фриний осекся и скривил в гримасе надломленный рот. Два шрама, тянувшиеся от уголков губ к ушам чародея, отчетливо проступили, придавая ему сходство со вставшей на задние лапы жабой. — Ладно, — сказал он. — Всякие «но» оставим на потом. Если Дракон здесь из-за нас, тем более нужно спешить.

Подросток, всё это время простоявший рядом с отстраненным видом деревенского полудурка, вдруг оглушительно чихнул. И снова замер дурак дураком.

Каковым, собственно, и был.

— Верно, — отозвался старик. — Пойдем. Хорошо, если успеем до ночи.

Был шестнадцатый день месяца Дракона 700 года от Первого Нисхождения.

Огненосный над их головами продолжал с каллиграфической точностью выписывать круги.

* * *

…в начале месяца Кабарги[1]699 года от П Н.

В каждом мире, стране, городе и в каждой, буквально каждой голове будь это хитиновая бусинка муравья-стражника или же костяное вместилище человечьих мозгов, — везде прописаны свои законы и свои запреты.

«Не укради!» — дружно упреждают священные страницы «Бытия», родители и начальник городской стражи. Доводы последнего оказываются наиболее весомыми — не крадешь или крадешь так, чтобы начальник не прознал (родители к этому времени давно переселились во Внешние Пустоты).

«Не прелюбодействуй! » — наставляют те же страницы вкупе с собственной женой и мужем твоей полюбовницы. «Больше не буду! » — клянешься, прыгая из окна в исподнем; позади — рев рогоносца и звон разбитой посуды.

Оврагом, щедро поросшим несносно колючими кустами, выбираешься за пределы деревни. Достранствовался, жонглер, доскитался — по чужим кроватям! Теперь главное, чтобы муж Зойи не узнал тебя — ни сейчас, по брошенному в бегстве тряпью, ни потом, на вечернем выступлении.

Не выступать — нельзя.

Кстати, нужно еще успеть вовремя вернуться.

Кайнор остановился, чтобы перевести дух и подсчитать потери, нынешние и грядущие. Нынешние не радовали, но и не сильно печалили: кафтан и так уже старый был, пусть подавится он этим кафтаном!

«Ах, Сколопендра меня пожри, свистулька в кармане осталась!» грошовая безделица, но Кайнор ею отсвистывал ритм для Друлли! Теперь… теперь — полный финал. Потому что собака, умеющая считать, что ни говори, гвоздь программы. Теперь пиши пропало. Жмун с него три шкуры спустит или вообще выгонит из труппы, давно ведь грозился. И признаться-то нельзя, что да почему, — Лютен, жена Кайнора, ой не дура!.. то есть дура, конечно, дура, но не настолько же! А «потерял» не пройдет, все знают про Кайнорову внимательность к своим вещам (да и к чужим… н-да… тоже).

В колючем и сыром овраге было холодно, и Кайнор, плюнув на всё, решил сперва вернуться к повозкам: там уж что-нибудь сообразит. Хорошо, сапоги успел натянуть за мгновение до конфуза, теперь не нужно месить босыми ногами грязюку.

Месишь сапогами.

Руками приобнял себя за плечи, сорочка веселым парусом полощется на ветру и цепляется за всё вокруг. Идешь, сопровождаемый непрерывным треском, и оставляешь на ветвях клочья да нитки.

«В сущности, — заявил воображаемым собеседникам Кайнор, — есть даже нечто положительное в таких переделках. Подымают, знаете ли, самооценку, кровь, знаете ли, разгоняют застоявшуюся… »

Он наткнулся на особо вредный куст, поцарапался — застоявшаяся кровь жизнерадостно проступила на запястье. Выругался: «В общем, всё верно, но в тридцать семь как-то оно не очень, по оврагам мельтешить. Несолидно».