Паломничество Ланселота - [19]

— Конечно, знаю! Исключения допускаются в отношении полицейских, тюремных и медицинских работников, супругов, а так же родителей и их детей до двухлетнего возраста.

— Так тебя, Дженни, после двух лет никто не целовал и не обнимал? Дженни отвернулась и покраснела. — Ну так как же?

— Наша няня… Она была христианка и поэтому, наверное, постоянно нарушала "правило двух вытянутых рук". Но мы были маленькие и не понимали, что это плохо. Она нас не только целовала, гладила по волосам, она еще и… Нет, не могу! — Что еще? — Мне ужасно стыдно, Ланс! — Ну открой уж и этот секрет, Дженни!

— Когда я не слушалась, она меня… она делала вот так! — и Дженни показала, как няня шлепала ее пониже спины.

— Подумать только, какое чудовищное нарушение личной неприкосновенности! — сказал Ланселот, смеясь. — С тобой, Дженни, не соскучишься!

— Смеешься… А когда наши родители узнали об этом, они возмутились и немедленно няню прогнали. Я скучала по ней и целый год шаталась по дому без надзора. Вот тогда я и нашла на чердаке книги. А потом меня отдали в закрытую школу-пансион, и с тех пор ко мне, слава Мессу, никто никогда не прикасался.

— Все понятно. Меня, к счастью, ни в какую закрытую школу не отдавали.

— А почему? Разве не было тогда школ для детей-инвалидов?

— Они и сейчас есть. Средняя продолжительность жизни детей в таких школах один-два года: ровно столько, пока длятся эксперименты над ними. Такие дети никому не нужны, кроме родителей, если те их любят, конечно.

— Ну хорошо, твои родители тебя любили. Но разве это давало им право издеваться над тобой?

— Дженни, они надо мной никогда не издевались, они меня очень любили!

— А поцелуи? А личные прикосновения? Не станешь же ты утверждать, что тебе это нравилось?

Ланселот начал было смеяться, но сразу же закашлялся.

— Ой, прости! Я совсем не хотела тебя расстраивать, Ланс!

— Ты меня не расстроила, а рассмешила. Дженни, а ты сама любишь детей?

— Не знаю, Ланс. Я их никогда близко не видела, только в новостях по персонику.

— Тогда тебе трудно понять… Постой! Ты как-то рассказывала, что у тебя есть ослик Патти и ты сама выкормила его из соски, так? — Так.

— А тебе очень противно было к нему прикасаться?

— Ну что ты, Ланс! Ослик — это же не человек! И потом, он всегда был такой лапушка…

— Ты и сейчас его гладишь, треплешь за уши — где же твоя брезгливость?

— Ты говоришь глупости, сэр Ланселот. Трогать ослика, птицу, бабочку можно, хотя на них, конечно, полно микробов, и после этого надо мыть руки антисептическим мылом. К Патти, впрочем, это не относится: я его раз в неделю мою специальным шампунем для лошадей, так что он всегда чистый. А людей трогать нельзя потому, что этим ты нарушаешь зону их личной неприкосновенности, "зону комфорта". Нормальный человек не хочет, чтобы к нему прикасались другие, и это не столько из-за опасности инфекции, сколько из самоуважения. Понял теперь?

— Нет, не понял. У меня другие понятия о проявлении уважения к личности, — рассерженный Ланселот снова закашлялся.

— Не притворяйся, пожалуйста. Смысл "правила двух вытянутых рук" понятен каждому, у кого есть мозги и руки. И давай лучше вернемся к моей книге. Она хоть и страшная, но полезная. Тут сказано, что при сильном кашле надо приподнять больного и дать ему выпить горячее питье. У тебя есть горячее питье?

Ланселот показал на термос, стоящий на столике у изголовья.

— Приподнимись и выпей немного горячего чаю! Ланселот послушался, и кашель затих.

— Вот видишь! — сказала Дженни. — И совсем необязательно трогать человека голыми ручищами, чтобы ему помочь.

К вечеру Ланселоту стало еще хуже, и Дженни заявила, что хочет остаться на связи с ним всю ночь:

— Ты постарайся уснуть, а я буду следить за твоим сном.

— Королек, не фантазируй! Ты представляешь, во сколько планет тебе обойдется такое ночное бдение? — Ночью установлен льготный тариф.

— Да, но я-то спать не смогу, если буду знать, что прекрасная юная дева всю ночь глазеет на меня с экрана! — Я тебе не дева какая-то, а друг.

— И все-таки я не разрешаю тебе ухаживать за мной по персонику. Завтра мне станет лучше, вот увидишь! А сейчас я хочу уснуть: я вспотел, споря с тобой, и устал. И Ланселот прервал связь.

А наутро ему стало так плохо, что он уже не смог пересесть в коляску и подъехать к персонику, чтобы вызвать Дженни.

Потянулись дни тяжелой болезни. Ланселот уже не понимал, когда ночь сменяет день, все превратилось в один тягостный бред, сменявшийся полным забытьем. В редкие минуты просветления он пытался встать и добраться до персоника. Помочь ему король Артур, конечно, ничем не мог, но ему хотелось его видеть. После смерти матушки Ланселот ничем сильно не болел, и оказалось, что очень плохо болеть одному. Ему хотелось, чтобы кто-нибудь просто был рядом с ним, и однажды Ланселоту даже привиделось в бреду, будто Дженни входит в его комнату, подходит к постели и кладет на его пылающий лоб прохладную руку, и бред этот потом несколько раз повторялся. Иногда король Артур превращался в симпатичного старого гнома с белой бородой и пушистыми, как у рыси, бакенбардами. А как-то вдруг обернулся маленьким серым осликом, только глаза у него были, как у Дженни — большие и похожие на каштаны.