Паломничество Чайльд-Гарольда - [4]

Он душит вонью, оскорбляет глаз,

Все черное, на всем подтеки, пятна,

И знать и плебс грязны невероятно.

Любое, пусть роскошное, жилье,

Как вся страна, нечисто, неопрятно.

И — напади чесотка на нее —

Не станут мыться здесь или менять белье.

18

Презренные рабы! Зачем судьба им

Прекраснейшую землю отдала —

Сиерру, Синтру, прозванную раем,

Где нет красотам меры и числа.

О, чье перо и чья бы кисть могла

Изобразить величественный форум —

Все то, что здесь Природа создала,

Сумев затмить Элизий, над которым

Завесы поднял бард[31] пред нашим смертным взором.

19

В тени дубрав, на склонах темных круч

Монастырей заброшенных руины,

От зноя бурый мох, шумящий ключ

В зеленой мгле бессолнечной лощины.

Лазури яркой чистые глубины,

На зелени оттенок золотой,

Потоки, с гор бегущие в долины,

Лоза на взгорье, ива над водой —

Так, Синтра, ты манишь волшебной пестротой.

20

Крутая тропка кружит и петлит,

И путник, останавливаясь чаще,

Любуется: какой чудесный вид!

Но вот обитель Матери Скорбящей,

Где вам монах, реликвии хранящий,

Расскажет сказки, что народ сложил:

Здесь нечестивца гром настиг разящий,

А там, в пещере, сам Гонорий жил

И сделал адом жизнь, чем рая заслужил.

21

Но посмотри, на склонах, близ дороги,

Стоят кресты. Заботливой рукой

Не в час молитв, не в помыслах о боге

Воздвигли их. Насилье и разбой

На этот край набег свершили свой,

Земля внимала жертв предсмертным стонам,

И вопиют о крови пролитой

Кресты под равнодушным небосклоном,

Где мирный труженик не огражден законом.

22

На пышный дол глядят с крутых холмов

Руины, о былом напоминая.

Где был князей гостеприимный кров,

Там ныне камни и трава густая.

Вон замок тот, где жил правитель края,

И ты, кто был так сказочно богат,

Ты, Ватек,[32] создал здесь подобье рая,

Не ведая средь царственных палат,

Что все богатства — тлен и мира не сулят.

23

Ты свой дворец воздвигнул здесь в долине

Для радостей, для нег и красоты,

Но запустеньем все сменилось ныне,

Бурьян раскинул дикие кусты,

И твой эдем, он одинок, как ты.

Обрушен свод, остались только стены,

Как памятники бренной суеты.

Не все ль услады бытия мгновенны!

Так на волне блеснет — и тает сгусток пены.

24

А в этом замке был совет вождей,[33]

Он ненавистен гордым англичанам.

Здесь карлик-шут, пустейший из чертей,[34]

В пергаментном плаще, с лицом шафранным,

Британцев дразнит смехом непрестанным.

Он держит черный свиток и печать,

И надписи на этом свитке странном,

И рыцарских имен десятков пять,

А бес не устает, дивясь им, хохотать.

25

Тот бес, дразнящий рыцарскую клику, —

Конвенция, на ней споткнулся бритт.[35]

Ум (если был он), сбитый с панталыку,

Здесь превратил триумф народа в стыд;

Победы цвет Невежеством убит,

Что отдал Меч, то Речь вернула вскоре,

И лавры Лузитания растит

Не для таких вождей, как наши тори.

Не побежденным здесь, а победившим горе![36]

26

С тех пор как был британцу дан урок,

В нем слово «Синтра» гнев бессильный будит.

Парламент наш краснел бы, если б мог,

Потомство нас безжалостно осудит.

Да и любой народ смеяться будет

Над тем, как был сильнейший посрамлен.

Враг побежден, но это мир забудет,

А вырвавший победу Альбион

Навек презрением всех наций заклеймен.

27

И, полный смуты, все вперед, вперед

Меж горных круч угрюмый Чайльд стремится.

Он рад уйти, бежать от всех забот,

Он рвется вдаль, неутомим, как птица.

Иль совесть в нем впервые шевелится?

Да, он клянет пороки буйных лет,

Он юности растраченной стыдится,

Ее безумств и призрачных побед,

И все мрачнее взор, узревший Правды свет.

28

Коня! Коня! Гонимый бурей снова,

Хотя кругом покой и тишина,

Назло дразнящим призракам былого

Он ищет не любовниц, не вина,

Но многие края и племена

Изведает беглец неугомонный,

Пока не станет цель ему ясна,

Пока, остывший, жизнью умудренный,

Он мира не найдет под кровлей благосклонной.

29

Однако вот и Мафра.[37] Здесь, бывало,

Жил королевы лузитанской двор.

Сменялись мессы блеском карнавала,

Церковным хором — пиршественный хор.

Всегда с монахом у вельможи спор.

Но эта Вавилонская блудница

Такой дворец воздвигла среди гор,

Что всем хотелось только веселиться,

Простить ей казни, кровь — и в роскоши забыться.

30

Изгибы романтических холмов,

Как сад сплошной — долины с свежей тенью,

(Когда б народ хоть здесь не знал оков!)

Все манит взор, все дышит сладкой ленью.

Но Чайльд спешит отдаться вновь движенью,

Несносному для тех, кто дорожит

Уютным креслом и домашней сенью,

О, воздух горный, где бальзам разлит!

О, жизнь, которой чужд обрюзгший сибарит!

31

Холмы все реже, местность все ровней,

Бедней поля, и зелень уж другая.

И вот открылась даль пустых степей,

И кажется, им нет конца и края.

Пред ним земля Испании нагая,

Где и пастух привык владеть клинком,

Бесценные стада оберегая.

В соседстве с необузданным врагом

Испанец должен быть солдатом иль рабом.[38]

32

Но там, где Португалию встречает

Испания, граница не видна.

Соперниц там ни даль не разделяет,

Ни вздыбленной Сиерры[39] крутизна,

Не плещет Тахо сильная волна

Перед царицей стран заокеанских,

Не высится Китайская стена,

Нет горной цепи вроде скал гигантских

На рубеже земель французских и испанских.

33

Лишь ручеек бежит невозмутим,

Хоть с двух сторон — враждебные державы.

На посох опершись, стоит над ним

Пастух испанский — гордый, величавый,