Пальмы, солнце, алый снег - [14]

– Значит, мой папа – он и есть все подряд? – поинтересовался Антон, изрядно смутив уже вошедших в раж бабку с дедом.

Дед объяснил так: на папу, мол, помрачение нашло. А бабка добавила: «Да она, твоя мать, его просто околдовала – вот и все!»

– Значит, она была фея? Раз умела колдовать? – снова озадачил бабушку с дедом Антон.

– Не фея она была, а шлю… – начал дед.

Впрочем, под взглядом бабушки быстро осекся, и конца фразы Антон не расслышал. А бабушка велела мальчику «идти в свою комнату и заниматься делами». То есть в одиночестве катать машинки или разглядывать картинки в книжках. И представлять, что книжку с картинками и любимую игрушку, синий с белыми полосками грузовик, ему протягивает мама…

А потом наступил первый класс.

Антона, чистенького и дрожащего перед неизвестностью, в школьную жизнь отводил папа. Ввиду торжественности момента он даже сделал несколько исключений из правил: вместо обычно бесстрастного лица – натянутая улыбка. Вместо молчаливой угрюмости – напутственные реплики, довольно занудные: учись, мол, хорошо и на переменах не балуй. Но все равно Антон чуть не впервые в жизни стал гордиться, что у него такой папа: молодой, мужественный, с сильной рукой, крепко сжимающей детскую ладошку. Вон как на него тетеньки заинтересованно поглядывают – и те, что других первоклашек в школу привели, и даже важные и строгие учительницы.

«Жаль, никто не видел, что мы к школе на машине подъехали, – мелькнуло у Антона. – Да не на «Жигулях», а на настоящей иномарке! Вот был бы писк!»

Но когда папа подвел сына к симпатичной полненькой женщине – она держала в руках табличку с надписью «Первый «А», и подле нее уже крутилось с десяток новоиспеченных, взбудораженных первоклашек, – разразилась катастрофа.

Едва папа успел сказать, что вот, так и так, я привел вашего ученика Антона Нечаева, как к ним подлетела не очень молодая и совсем неопрятная женщина, но при этом ярко размалеванная, с вызывающе черными бровями и пунцовой помадой на губах. У Антоши (не зря он все-таки воспитывался в интеллигентной семье) мелькнуло безошибочное: «Уборщица. Или вахтерша. Что, интересно, ей тут надо?»

Мальчик инстинктивно подался назад – от самозваной тетки нестерпимо несло резкими духами, – а учительница строго обратилась к незваной гостье: «Что вы, женщина, хотели?» И только папа никак не отреагировал на явление неприятной тетки. Он просто молча стоял и по-прежнему сжимал руку сына, и лицо его заливала совсем неуместная в солнечный день бледность. А женщина между тем схватила Антошу за вторую руку и неприятным фальцетом заголосила: «Мальчик мой! Сыночек! Кровинушка!» Ее рука, в отличие от папиной, прохладной и сильной, оказалась неприятно шершавой и влажной.

– Вы кто? – испуганно прошептал Антон.

– Господи! Сынушка! Не узнал! Да я ведь мама твоя, родная мамка! Наконец нашла тебя! Нашла!

– Оля-ля-ля! – неожиданно для строгой учительницы отреагировала начальница первого «А».

А папа, наконец вышедший из ступора, презрительно спросил:

– Долго, Зиночка, думала? Все, наверное, крошечные мозги напрягала?

– Чего? Чего ты несешь? – ощерилась женщина.

Антон увидел: в ее рту часть зубов – мутно-золотые, а других нету вовсе.

Но папа ответил не ей, а сыну, и голос его стал не теплым, как было, когда отец вел его в школу, а абсолютно – и традиционно – ледяным:

– Ты, Антон, давно спрашивал, где твоя мама. Так вот она, во всей своей красе. Знакомься.

Отец усмехнулся недоброй ухмылкой. А мать (мама? Фея?!) не почувствовала насмешки в папином голосе и широко раскинула руки навстречу сыну:

– Антошенька! Зайчик мой! Обними меня, лапонька!

Антоновы одноклассники с интересом наблюдали за мизансценой. Девчонки жадно прислушивались к разговору. А Антон в ужасе смотрел на вдруг обретенную мать, кривился от ее тяжелого дыхания и едва сдерживался, чтобы не заплакать.

…И уже на первой в его жизни школьной переменке он узнал, что такое злые насмешки одноклассников, потому что мальчишки обступили его со всех сторон и принялись скандировать: «У Нечаева мать – алкашка!» И это было вдвойне, втройне обидней, потому что школа, куда зачислили Антона, как особо подчеркивали его интеллигентные родственники, считалась элитной. Здесь учились сплошь отпрыски депутатов, ученых, артистов, владельцев первых в стране частных предприятий и прочих сливок, так что мать-алкашка, безусловно, выходила отличным поводом для дразнилок.

А дома к его ужасному настроению еще и бабушка с дедом добавили – они даже не стали расспрашивать, как прошел первый школьный день. А тут же стали интересоваться, рад ли Антон тому, что наконец обрел мать.

– Вы же мне говорили, что она умерла! – укорил их мальчик.

– А разве нет? – холодно поинтересовался дед.

А бабушка услужливо пояснила:

– Мы имели в виду: разве эту дрянь можно считать человеческим существом?

– Я понял… – грустно вздохнул Антоша. И жалобно, будто не школьник уже, а робкий детсадовец, всхлипнул: – И что же мне теперь делать?

– Как – что? Ликовать. Что сбылась наконец твоя мечта, – предложил дед.

А бабушка еще хлеще завернула:

– А хочешь… можешь даже к ней переехать. Насовсем. Представляю, в каком притоне она живет.