Палитра сатаны - [4]
Он заказал второй стакан. Теперь посетители толковали о скором открытии «большого комплекса» при въезде в Витроль. По их словам, торговцев городка «взяли за горло». В этих громадных балаганах торгуют чем ни попадя по бросовым ценам; мелкой торговле приходит конец. Немало было говорено об исчезновении ближних лавчонок, о бессмысленной механизации в личном хозяйстве и о грядущем безлюдье на селе. Эти толки так взбудоражили его, что он собрался заказать себе третий стаканчик, но сдержался. Его воскресной дозой были два перно, это максимум. Третий — уже нарушение правил. На такое он бы не пошел. Из верности слову, данному себе, и еще, наверное, в память Аделины. За стойкой полновластно царила Жаклин Каниво, хозяйка бара, крупная брюнетка с раскаленными, словно угли, глазами и размашистыми жестами. Благодушный ровный нрав делал ее хранительницей сокровеннейших исповедей всей округи. Она все обо всех знала и всем помогала. Не было счету приятелям, которых она после изрядной размолвки ухитрялась примирить за тарелкой жаркого. Муж ее, бледнолицый Огюстен, обслуживал шесть столиков, расставленных вокруг бильярда. Его мучила чахотка, но он не лечился и часто покашливал, в жалобном приступе стыдливости отворачиваясь от всех. Запах перегара и дыма, шум голосов и стук посуды создавали в переполненном зале атмосферу тотчас ударявшего в голову крепкого мужского компанейства. Обмякнув и бессмысленно осклабившись, Мартен машинально взглянул на часы и тотчас забыл, какое время они показывали. Только когда иссякли все темы, достойные обсуждения, включая спорт и политику, он расплатился и направился к двери.
День кончался, пройдя впустую, но ему не казалось, что он потерял время даром. Ведь он повидал всех, кого встречал ежедневно, и почувствовал себя таким же крепким и нужным, как в те времена, когда под началом у него крутился десяток работников. В этом-то оно и состоит, обыкновенное чудо деревенского житья. В уверенности, что, даже не делая ничего и пользы никому не принося, ты еще кто-то и чего-то стоишь.
Дома Гортензия, как обычно, драила кухню. Эта бешеная страсть к чистоте — такой же была одержима и Аделина — немало забавляла Мартена, усматривавшего в ней отпечаток вечной женственности. Что до него, малая толика пыли его бы нисколько не стеснила. Он тяжело плюхнулся на стул, а сестрица все ярилась, оттирая губкой краны и мойку, установленную в прошлом году по ее просьбе. Не отрываясь от своего занятия, она бросила через плечо:
— Когда тебя не было, звонил Люсьен.
— Да? Что у него новенького? Нашел работу?
— Нет. Сказал, что приедет в ближайшее воскресенье…
— На целый день?
— Навсегда.
Мартена аж передернуло. В мозгу, еще затуманенном парами перно, разом просветлело. Он недоверчиво пробормотал:
— Что значит «навсегда»?
— Просто он не хочет больше жить в Париже, где все места заняты. Обоснуется здесь и поищет в округе.
— Как так можно? Он на заметке в городе. Там его досье.
— Нет ничего легче. Говорит, что справлялся на бирже труда, — все будет, как надо.
— Можно подумать, в провинции больше работы, чем в столице! Скажешь тоже!
— Никогда не знаешь! — возразила Гортензия и улыбнулась. — А по мне, правильно сделает, если вернется сюда. Квартира в городе стоит недешево, он там ничем не занят, только подметки протирает на тамошних тротуарах. Поди, даже не ест досыта. В дому, по крайней мере, будет жить на всем готовом, да и мы всегда рядом, чтобы утешить, если что. Когда дела идут скверно, нужно держаться родни, локоть рядом чувствовать…
Она всегда питала к Люсьену слабость. Эта потерявшая всякую надежду старая дева тратила на племянника весь нерастраченный запас нежности, отпущенный на ее долю. Мартен тоже любил сына. Но ему отнюдь не улыбалось, что тот будет неделями сидеть у него на шее. Как только что-либо грозило поколебать его привычки, он, подобно черепахе, прятал голову под панцирь. Сейчас, однако, приходилось взять себя в руки и уступить. В конечном счете Гортензия права. Раз Люсьен болтается без дела и опоры, место его — у домашнего очага, рядом с отцом и теткой. В двадцать пять одиночество душе не на пользу. В этом возрасте молодые люди уже мнят себя состоявшимися мужчинами, и любой удар сбивает их с ног. Припомнилась старая мечта: строительная фирма «Кретуа, отец и сын». Мартен улыбнулся этому чудесному и нелепому видению невозможного будущего. В глазах защипало. Он вынул платок и высморкался.
— Ладно, решил вернуться, так тому и быть, — пробормотал он себе под нос. — Местечко в доме найдется. Да и комната его наверху свободна…
Лицо Гортензии осветилось, будто луч солнца согрел его грубые черты. Она вытерла тряпкой руки, сняла фартук, поправила на затылке выбившуюся непослушную прядку и вопросила:
— А как насчет курятины с зеленым горошком на ближайшее воскресенье? Это его любимое блюдо.
— И мое тоже, — вздохнул Мартен.
— Хорошо бы показать ему вашу библиотеку! — подал мысль Мартен.
Альбер Дютийоль смущенно улыбнулся. Это был плотный мужчина с широким розовым лицом и густой серебряной гривой, свисавшей прядями на уши и затылок, а взгляд его бледно-голубых выцветших глаз хранил в себе все благодушие раннего детства.
Кто он, Антон Павлович Чехов, такой понятный и любимый с детства и все более «усложняющийся», когда мы становимся старше, обретающий почти непостижимую философскую глубину?Выпускник провинциальной гимназии, приехавший в Москву учиться на «доктора», на излете жизни встретивший свою самую большую любовь, человек, составивший славу не только российской, но и всей мировой литературы, проживший всего сорок четыре года, но казавшийся мудрейшим старцем, именно он и стал героем нового блестящего исследования известного французского писателя Анри Труайя.
Анри Труайя (р. 1911) псевдоним Григория Тарасова, который родился в Москве в армянской семье. С 1917 года живет во Франции, где стал известным писателем, лауреатом премии Гонкуров, членом Французской академии. Среди его книг биографии Пушкина и Достоевского, Л. Толстого, Лермонтова; романы о России, эмиграции, современной Франции и др. «Семья Эглетьер» один роман из серии книг об Эглетьерах.
1924 год. Советская Россия в трауре – умер вождь пролетариата. Но для русских белоэмигрантов, бежавших от большевиков и красного террора во Францию, смерть Ленина становится радостным событием: теперь у разоренных революцией богатых фабрикантов и владельцев заводов забрезжила надежда вернуть себе потерянные богатства и покинуть страну, в которой они вынуждены терпеть нужду и еле-еле сводят концы с концами. Их радость омрачает одно: западные державы одна за другой начинают признавать СССР, и если этому примеру последует Франция, то события будут развиваться не так, как хотелось бы бывшим гражданам Российской империи.
Личность первого русского царя Ивана Грозного всегда представляла загадку для историков. Никто не мог с уверенностью определить ни его психологического портрета, ни его государственных способностей с той ясностью, которой требует научное знание. Они представляли его или как передовую не понятную всем личность, или как человека ограниченного и даже безумного. Иные подчеркивали несоответствие потенциала умственных возможностей Грозного со слабостью его воли. Такого рода характеристики порой остроумны и правдоподобны, но достаточно произвольны: характер личности Мвана Грозного остается для всех загадкой.Анри Труайя, проанализировав многие существующие источники, создал свою версию личности и эпохи государственного правления царя Ивана IV, которую и представляет на суд читателей.
Анри Труайя – знаменитый французский писатель русского происхождения, член Французской академии, лауреат многочисленных литературных премий, автор более сотни книг, выдающийся исследователь исторического и культурного наследия России и Франции.Одним из самых значительных произведений, созданных Анри Труайя, литературные критики считают его мемуары. Это увлекательнейшее литературное повествование, искреннее, эмоциональное, то исполненное драматизма, то окрашенное иронией. Это еще и интереснейший документ эпохи, в котором талантливый писатель, историк, мыслитель описывает грандиозную картину событий двадцатого века со всеми его катаклизмами – от Первой мировой войны и революции до Второй мировой войны и начала перемен в России.В советское время оригиналы первых изданий мемуаров Труайя находились в спецхране, куда имел доступ узкий круг специалистов.
Федор Михайлович Достоевский – кем он был в глазах современников? Гением, величайшим талантом, новой звездой, взошедшей на небосклоне русской литературы, или, по словам Ивана Тургенева, «пресловутым маркизом де Садом», незаслуженно наслаждавшимся выпавшей на его долю славой? Анри Труайя не судит. Он дает читателям право самим разобраться в том, кем же на самом деле был Достоевский: Алешей Карамазовым, Свидригайловым или «просто» необыкновенным человеком с очень сложной судьбой.
очерк о деревенском умельце-самоучке Луке Окинфовиче Ощепкове.
Когда речь идет о любви, у консервативных родителей Фрэнка Ли существует одно правило: сын может влюбляться и ходить на свидания только с кореянками. Раньше это правило мало волновало Фрэнка – на горизонте было пусто. А потом в его жизни появились сразу две девушки. Точнее, смешная и спортивная Джо Сонг была в его жизни всегда, во френдзоне. А девушкой его мечты стала Брит Минз – красивая, умная, очаровательная. На сто процентов белая американка. Как угодить родителям, если нарушил главное семейное правило? Конечно, притвориться влюбленным в Джо! Ухаживания за Джо для отвода глаз и море личной свободы в последний год перед поступлением в колледж.
Книгой «СПЯЩИЙ БОГ 018» автор книг «Проект Россия», «Проект i»,«Проект 018» начинает новую серию - «Секс, Блокчейн и Новый мир». Однажды у меня возник вопрос: а какой во всем этом смысл? Вот я родился, живу, что-то делаю каждый день ... А зачем? Нужно ли мне это? Правильно ли то, что я делаю? Чего же я хочу в конечном итоге? Могу ли я хоть что-нибудь из того, к чему стремлюсь, назвать смыслом своей жизни? Сказать, что вот именно для этого я родился? Жизнь похожа на автомобиль, управляемый со спутника.
Автор приглашает читателя послужить в армии, поработать антеннщиком, таксистом, а в конце починить старую «Ладу». А помогут ему в этом добрые и отзывчивые люди! Добро, душевная теплота, дружба и любовь красной нитью проходят сквозь всю книгу. Хорошее настроение гарантировано!
Этот роман о старости. Об оптимизме стариков и об их стремлении как можно дольше задержаться на земле. Содержит нецензурную брань.
Впервые доктор Грин издал эту книгу сам. Она стала бестселлером без поддержки издателей, получила сотни восторженных отзывов и попала на первые места рейтингов Amazon. Филип Аллен Грин погружает читателя в невидимый эмоциональный ландшафт экстренной медицины. С пронзительной честностью и выразительностью он рассказывает о том, что открывается людям на хрупкой границе между жизнью и смертью, о тревожной памяти врачей, о страхах, о выгорании, о неистребимой надежде на чудо… Приготовьтесь стать глазами и руками доктора Грина в приемном покое маленькой больницы, затерянной в американской провинции.
В сборник вошли ранние произведения классика английской литературы Джейн Остен (1775–1817). Яркие, искрометные, остроумные, они были созданы писательницей, когда ей исполнилось всего 17 лет. В первой пробе пера юного автора чувствуется блеск и изящество таланта будущей «Несравненной Джейн».Предисловие к сборнику написано большим почитателем Остен, выдающимся английским писателем Г. К. Честертоном.На русском языке издается впервые.
В сборник выдающейся английской писательницы Джейн Остен (1775–1817) вошли три произведения, неизвестные русскому читателю. Роман в письмах «Леди Сьюзен» написан в классической традиции литературы XVIII века; его герои — светская красавица, ее дочь, молодой человек, почтенное семейство — любят и ненавидят, страдают от ревности и строят козни. Роман «Уотсоны» рассказывает о жизни английской сельской аристократии, а «Сэндитон» — о создании нового модного курорта, о столкновении патриархального уклада с тем, что впоследствии стали называть «прогрессом».В сборник вошли также статья Е. Гениевой о творчестве Джейн Остен и эссе известного английского прозаика Мартина Эмиса.
Юношеское произведение Джейн Остен в модной для XVIII века форме переписки проникнуто взрослой иронией и язвительностью.