Палей и Люлех - [50]

— У барина нашего спроси!

Не стал Гошка с этим делом канючить. На другой день в мальцовские хоромы подался. Слуги его не пускают, а он:

— Пустите, по делу, — говорит, — иду.

На шум вышел сам хозяин. Гошка хлоп ему в ноги — так, мол, и так, отдай за меня, барин, горничную свою.

Усмехнулся Мальцов:

— Ладно, Гошка, отдам тебе ее, но ты меня своей поделкой хрустальной удивить должен. Как удивишь — забирай Анюту, твоя.

Знал Мальцов, что у Гошки руки золотые, что мальчонкой на фабрику хрустальную его взяли, и ныне нет мастеров, ему равных.

Так и ушел Гошка от барина ни с чем.

Недели через две заходит к Мальцову управляющий и графин подает. Простой с виду-то графинчик, только беловатый чуть-чуть. А на графине по кругу надпись сделана: «Так испей же винца, не винца, так пивца, не пивца, так квасу, не квасу, так холодной водицы».

Управляющий держит графин за горлышко, ухмыляется и поворачивает посудину, чтобы хозяин прочитать написанное мог.

Прочитал Мальцов и нахмурился:

— За этим ты ко мне и заходил? Велика хитрость — на графине буквы вывести.

Тут управляющий и показал хозяину горлышко графина. А он, оказывается, искусно, опять же стеклом, на четыре части разгорожен: и для винца с пивцом, и для квасу с водицей место отведено. Мальцов смотрит, глаз не отводит.

— Кто сделал? — спрашивает.

— Гошка Дубов, — поклонился управляющий.

Мальцов сразу в лице изменился и говорит:

— Эка невидаль! У меня в Гусь-Хрустальном такие графины десятками дуют. — Повернулся и ушел.

— А Гошке-то что сказать? — пролепетал ему вслед управляющий.

— Не удивил он меня, — буркнул, не оборачиваясь, Мальцов.

После этого Гошка приуныл. Тут-то и пришел ему на помощь старый мастер Родион Корюнов. Приковылял он на трех ногах с поводырем в гуту и спрашивает:

— Где тут Гошка Дубов, тот, коему диковинку сделать надобно?

Указали ему Гошку. Отвел Родион его в сторонку, достал из кармана камень какой-то и говорит:

— Вот тебе, хлопец, возьми. Это александрит-камень. От деда мне достался, да не пришлось мне его в дело пустить, гляделки мои ослепли. Хотел внуку передать, да, видно, судьба тебе велела им пользоваться. Истолки в порошок камень этот. А потом как хрусталь жидкий на трубку наберешь, чтоб вазу выдуть-то, поначалу его в порошке обкатай, а потом уж вазу делай. Сказал так Родион, нащупал руку Гошкину, сунул ему александрит-камень и пошел прочь.

Сделал Гошка, как старик велел. Завернул он вазу свою в чистую холстину и во дворец к Мальцову пошел.

Пустили слуги Гошку на этот раз — знали, зачем идет.

— Ну что, опять удивить хочешь? — глянул недовольно на мастерового Мальцов. — Удивляй.

Подошел Гошка к столику резному, что у окна стоял, и развернул вазу. Ваза-то обыкновенная, из стекла будто простого сделанная. И рисунка на ней нет никакого.

— Ну и сделал чудо? — расхохотался с издевкой Мальцов. — Удивляй, а не то высечь прикажу.

— А ты, барин, не гогочи, — осмелел от обиды Гошка, — а встань и погляди на вазу вот отсюда.

У Мальцова от дерзости мастерового лицо побагровело. Но все же встал на то место, которое Гошка указал, и, не отрывая глаз от вазы, стал ходить по гостиной.

Один шаг — и ваза становилась фиолетовой, как снег вечером зимним, еще шаг — зорькой пламенела, потом — как луговая травушка зеленела, а то голубизна в ней открывалась такая, будто в небо весеннее смотришь. Ну как есть радуга. Только радуга из хрусталя сделанная.

Гуляева ваза

Хрусталь раньше на новом Дятькове варили, а вот грань-то хрустальную по всем работным слободам резали: и на Пильне, и на Крупчатке, и на Буяновке. Как где запруда есть, так и колеса водяные ставили, а от этих колес камни шлифовальные крутились. Из всех мастеров по делу алмазному первым был Ефим Гуляев. Жил Ефим бобылем на отшибе от всех слобод. Посреди поля хата стояла да три сосны над ней. Поле то так до сей поры старики кличут Гуляевым. Обижен судьбой Ефим был. Когда ему десятый годок пошел, он в гуте на относке хлопчиком работал да ночью в яму халявную свалился. Из-за того и стал горбуном. И всего-навсего Ефиму-то было дадено, что глаз острый да руки. С такими бы руками, ростом под притолоку надобно быть. Ан не вышло. А уж мастер был, каких поискать! Злые да завистливые языки говаривали, что Гуляй с чертом дружбу водит. Было чему позавидовать. Бывало, соберутся заводские на шлиховне и давай друг друга подзадоривать, кто стекло на круге прорежет — чтоб насквозь, а вода через порез не пробегала. Ни у кого не выходило. Один Ефим приноравливался. Сказывают, один француз Мальцову большие деньги давал, чтоб тот Ефима с ним за кордон отпустил.

Много поделок Гуляевых по свету разошлось, поди, и сейчас люди ими любуются, но одну вазу Ефим сделал такую, какой не бывать более.

Однажды зимой дело было. Ночи длинные, а у бобыля-то еще длинней. Не спится Ефиму. Ворочается с боку на бок, а сон нейдет. За полночь время пошло. Лежит Ефим, и кажется ему, кто-то в плечо его легонько толкает. Откроет глаза, нет никого. Да и кому быть-то, до ближайшей слободы, почитай, версты полторы будет. Закроет глаза — в плечо опять: толк, толк. А за окном ветер свистит, стужу нагоняет.