Палец на спуске - [29]

— Капитан Мартинек, немедленно явитесь к командиру полка!

Это плохо.

— Сегодня все очень плохо, — прошептал Мартинек. Он надеялся, что его случай будет разбираться на предполетной подготовке к завтрашнему летному дню. Вслух он проворчал несколько скомканных фраз, потому что, когда вызывает командир, случайно выскочившие слова не должен понимать даже тот, кто их произнес, и вышел.

Командир после доклада Мартинека не сказал, как обычно: «Садитесь, товарищ капитан». Наоборот, он сам поднялся со стула и встал возле стола. С минуту они смотрели друг на друга, и Мартинек мысленно в который уже раз повторял: «Что за день сегодня, черт возьми?» Потом полковник Каркош неожиданно сказал:

— Ну, когда же ты поумнеешь, чудак-человек? Вольно!

Мартинеку вдруг стало смешно. На последнем родительском собрании перед каникулами, куда он направился по настоянию своей не менее смелой и прямолинейной жены, его семилетнего сына приводили в качестве отрицательного примера. Дело в том, что дома мальчику было самым суровым образом приказано никогда не лгать. На вопрос учительницы, когда он перестанет лгать, он ответил после небольшого размышления: «Простите, я еще точно не знаю». Учительнице, которой до пенсии оставался только один год, это показалось неслыханной дерзостью. А как на подобный вопрос должен ответить летчик — капитан Мартинек? Лучше всего не отвечать.

Полковник продолжал:

— Сколько же можно грозить и напоминать? На этот раз придется сделать небольшой перерыв. Хотя бы на четырнадцать дней. Поскольку у тебя завтра служба, то наказание вступит в силу с послезавтрашнего дня. А чтобы ты испытал еще раз хорошую перегрузку, отвезешь сейчас этот конверт командиру в Баворов. На «самокате»! На стартовом командном пункте об этом знают. — Он посмотрел на часы: — Через пятнадцать минут чтобы колеса были на отрыве!

— Есть!

Капитан уже набирал воздух на «Разрешите идти?», когда полковник остановил его рукой и дрогнувшим голосом, как говорят старики, сказал:

— Передай ему, старому солдату, привет. И скажи, что я с удовольствием с ним поговорил бы за рюмкой водки.

Мартинека это растрогало.

— Есть проблемы, товарищ полковник? Поверьте мне, я не хотел утром этого делать!

Полковник словно очнулся:

— Да, вот от таких, как ты, я и поседел раньше времени.

К стартовому командному пункту Мартинек шел уже в хорошем настроении. О физических ощущениях нечего и говорить. Этот парень с выступающими лопатками и весом семьдесят килограммов еще может в любое время пробежать стометровку за одиннадцать и восемь десятых секунды. Он уже думал о том, что через минуту сядет в «самокат» и полетит, как жаворонок. Он всегда радуется какому угодно полету в каком угодно самолете. И здесь, таким образом, командир ошибся, полагая, что этим наказывает Мартинека.

Вот отстранение от полетов — это хуже. Все знают командира как человека, который свои решения никогда не меняет, а если и случается, что принимает слишком суровые решения, то делает потом все для того, чтобы облегчить выполнение такого приказа. Облегчить, но не изменить. У Мартинека, однако, в таких неудачах всегда находится что-нибудь утешающее, что позволяет ему легче переживать горькие минуты. Сегодня таких утешительных моментов два. Он заедет на расположенный неподалеку специальный аэродром для планеров и разрешит наконец пари с начальником, заслуженным и уважаемым человеком, которое заключалось в том, что он сможет приземлиться на «орлике» на носовой платок. А второй? Может быть, произойдет что-нибудь такое, что заставит командира отменить свое решение. И хотя ничего подобного еще не случалось, но все же на это можно надеяться.

Когда он забрался на вышку, подполковник Кршиванец набросился на него:

— Где ты болтаешься? Через десять минут ты должен взлететь. А через сорок пять минут кончаются полеты. Не думай, что мы будем здесь из-за тебя торчать до вечера!

В помещение для переодевания Мартинек побежал бегом, а через пять минут он уже сидел в газике, который и отвез его на другой конец взлетно-посадочной полосы к приготовленному «дельфину». По пути он бросил взгляд налево, на площадку аэродрома, где перед маленьким зданием для персонала боевого дежурства застыли два дежурных самолета. Там он будет сидеть завтра всю вторую половину дня, а потом четырнадцать дней — перерыв.

Ребята болтались вокруг машины. Прапорщик Нахтман, старый друг Мартинека и сосед по дому, ответственный за заправку топливом, сказал совершенно серьезно:

— Не хотите ли, товарищ капитан, хотя бы одну дополнительную емкость на правую плоскость?

Мартинек махнул на него перчаткой, но потом, однако, встал по стойке «смирно» и выпалил:

— Нет! Повесьте лучше колокольчик на руль на тот случай, если по дороге мне повстречаются коровы!

Солдаты срочной службы у бензозаправщика смеялись и жалели, что через несколько секунд он улетит.

Дальше никакого театра уже не было. Капитан Мартинек залез в кабину элегантного самолета, который летчики за его относительно маленькую скорость любя называют «самокатом», а прапорщик Нахтман отошел к «мигам», на которых летали летчики первой эскадрильи и которые надо было дозаправить. Мартинек включил радио.