Палата № 26. Больничная история - [54]

Борис Федорович. Технарь. Работает сейчас на каком-то частном предприятии.

– Вы знаете, извините, опять я… Но вот смотрю я телевизор, вроде все хорошо, пьем меньше, а кто и вообще в полной завязке, ведь меньше или хуже работаешь – меньше и получаешь… Мужики по парадным не валяются… Но вот – рушат малый бизнес, закрывают, банкротят, суды эти постыдные… неправедные… Частная собственность, в общем-то, растоптана… Магазины полны, спасибо Гайдару… но цены, цены! Нынче без тысячи в магазин и не суйся… Ну и так далее… Ну вот гляжу я в ящик – по всем каналам вот эти уроки ненависти! Кричат, брызжут слюной, и чуть кто слово не так – орут, не дают сказать… «Война, война! Флаг над Киевом, наш триколор!» Бомбим какую-то Сирию, на фиг она… А старухи по оставшимся деревням – да их и нету почти уже, деревень-то! У старухи пенсия четыре-шесть тысяч! Это ж надо! Это что ж, опять меня идиотом сделать хотят?! Только теперь уже по ящику… И этот, как его, ну, грузин этот… Кричит, слюной брызжет, подпрыгивает! Теперь уже не водкой, а по ящику!.. А лица, лица… кричат…

– Да, Борис Федорович, лица… Я эти лица еще в девяностые… И сейчас могу по лицу определить… Как-то выступал я на съезде народных депутатов России. Коммунисты хотели Гайдара и всю его команду – в отставку, ну, чтобы не дать начаться реформам, которые необходимы. Ну, я и выступил в защиту Гайдара. В защиту реформ. Стою на трибуне, смотрю: лица! Сытые, розовые – и кричат, кричат! Ненавидят. Не дают сказать. А реформы – необходимы! Чтобы дать возможность начать работать экономике! Не дают сказать, ногами стучат! Кричат… А людям есть нечего… Выступил. Вечером после заседания выхожу из Кремля, вижу – масса народу с красными флагами коридор такой образовала, в руках у некоторых объемистые тяжелые мешочки. Иду, как сквозь строй. Достают из этих мешочков монеты и – с размаху – в лицо мне! И все поголовно… все – плюются в лицо мне… Лица, лица… Да, помню эти лица… От ударов монет больно! А они хохочут… Лица… Ведь для них же, для этих лиц стараемся! Чтоб было, что кушать им хотя бы! Плюются, кричат… Как вот и сейчас по телевизору во время, как вы говорите, «уроков ненависти»… Лица… «Капричос» Гойи помните?

– Ну, еще бы! Сон разума рождает чудовищ! Так, кажется?

– Да. Еще хуже, когда совесть атрофировалась… Ну да ладно. Спасибо вам за «Беломор».

Поговорили еще немного на общие темы… Ушел Борис Федорович. Технарь. За окном стихло, вроде и ветер не воет.

Тишина в палате… Кафель…

Вынуть трубочки кислородные. Нельзя так. Привыкнешь, а без них – крышка!

Впрочем, в результате и с ними крышка! Ну, все, все!!! Какая такая крышка? Мне бы жить и жить, сквозь годы мчась… Правда, лучше бы не мчаться, а просто медленно продвигаться. А то в последнее время что-то уж чересчур быстро летят десятилетия. Пачками. Только вчера, казалось, отмечал семидесятилетие. Ну! Ан нет – погляди-ка в зеркало! Видал? То-то, брат!

А-а-а… Вот ведь забыл, предуктал вечером! А сейчас вечер. Тьма за окном. Вот и прими, продли существование… Тьфу, что-то я – ну-ка, солнце! Ярче брызни!

Выпить бы. Алкоголю. Любого. Лучше водки. Правда, когда сейчас, очень, правда, редко, но вкушаю водяру – никакого удовольствия.

Как Мерчуткина у Чехова: «Кофий сегодня пила безо всякого удовольствия».

Сердце начинает бухать, и голова болит, и – самое страшное – болтливость, старческая болтливость… «Помню, сказала мне как-то Книппер-Чехова…» А они, эти молодые, спрашивают: «А кто это, Книппер-Чехова?» Да… «А вот в “Трех сестрах” у Немировича…» А они опять: «А кто это, Немирович?» Да, и нет полета после выпивки… Желание глупое – вразумить молодежь: дескать, вот в мое время!..

А молодежь смотрит на тебя с недоумением – кто это? Кто этот старый зануда?

И все эти мои роли… и популярность… победы… А радости и огорчения – канули куда-то в далекое прошлое, никому не нужное и не интересное… словно в помойку.

И, наверное, взгляд на мир у них свой, иной какой-то, и насущность, и предназначение театра – совсем иное, нежели у нас, в наше время…

И что после артиста остается? Ничего. Пусто. Вот у художников… писателей… Не у всех, правда… Леонардо… Брейгель… Рублев… Левитан, Вермеер… Барма и Постник, Толстой… Да что там, это великие, гении. А просто – «Васька, Васенька, это что там за картинка, вон там, за шкафом, в пыли валяется? Подпись – Тютькин какой-то… А чего? Красиво, правда? кРасивая кошечка. Повесим, а, Коля?» Вот и Тютькин остался, а актер – даже не пар из чайника…

Но…

Венский музей истории искусств. Это мы на гастролях в Вене. На сцене Театра ан дер Вин.

Наш кагэбэшник меня предупредил перед спектаклем: получены разведданные, что будут бросать из публики банки со слезоточивым газом. Увидите банку – сразу ногой ее ко мне пасуйте, а я в первом ряду крайний слева…

Какие там банки!

Взрывы аплодисментов… хохот!.. А в финале – грохот каблуков по полу – наивысшее одобрение и восторг! Ни о каких банках и речи нет.

Хотя на этой сцене в свое время с треском и позором провалилась премьера «Кармен» Бизе, автор был освистан. Вот так вот.

Да, дальше. Итак, Венский музей истории искусств, гигантское что-то. Монеты. Шпаги. Вазы… Мягкие мебеля с бронзовыми выкрутами…