Палата № 26. Больничная история - [37]

– Понимаю, Олег Валерианович, вам надо время на решение… Завтра жду вашего согласия. Выздоравливайте. До свидания.

Гудки.

Вот-те на! Не было печали! Да еще нет во мне честолюбия, всегда испытывал чувство неловкости, слушая славословия в свой адрес, всегда пытался шуткой (чаще всего неудачной) прекратить поток неискренних восхвалений. Юбилеи – жуткое дело. Стыдно до ужаса. Последний, восьмидесятилетний, я просто «зарубил», а тут – министр! Да боже упаси!

А то согласился бы! И попал бы в номенклатуру. Зарплата у министра не то, что у актера, пусть даже и народного. А потом, если и не министр, все равно «государственный человек». Что?

Нет, нет и нет.

Позвонил Ельцин на следующий день. Мотивировки отказа были готовы. Отказался. Потом еще один раз через день, через два Ельцин повторил свое предложение. На мой отрицательный ответ Б. Н. говорит:

– Ну ладно. Что ж. Тогда даю вам поручение. Найдите сами достойную кандидатуру. Шта? (Б. Н. слово «что» произносил именно как «шта».) Найдите. В кратчайший срок.

Гудки.

И помчался я по Москве в поисках министра. В комиссии по культуре не было еще своего транспорта, поэтому метро, трамвай, на такси денег не было. Городской транспорт и телефон. Щедрин, Вознесенский, Евтушенко, ряд других достойных имен – отказались… под разными предлогами. И я их понимал. И вдруг я вспомнил о Говорухине, о его фильме «Так жить нельзя», о фильме, после просмотра которого депутаты съезда проголосовали за Ельцина, за изменения… Мчусь на «Мосфильм». Застаю Говорухина. Объясняю ситуацию. И – неожиданно вижу: загорается в глазах Станислава Сергеевича живой интерес. И понимание необходимости и важности этой работы. И – о чудо и счастье! – Говорухин соглашается!

Мчусь к Дому правительства, в Белый дом, к Силаеву.

– Говорухин дал согласие. Немедленно поезжайте к нему на «Мосфильм» и подтвердите предложение. Немедленно! А то он заколеблется!

и – вот время было! – Силаев, председатель Совета министров России, вызывает машину, мчится на «Мосфильм»… И Говорухин дает окончательное согласие! Ура!

Но! Начался двухмесячный отпуск у депутатов… И за эти два месяца выветрился боевой дух у нашего режиссера… И когда пришла пора работать, Говорухин отказался, а он много, очень много мог бы сделать для новой России, для ее культуры, для кино в частности! И я не наблюдал бы его суровый взор, направленный в сегодняшний день, день, который мог бы быть несколько иным, включись он в работу…

Впрочем, а чем я лучше? Ведь тоже отказался. А Вознесенский, Евтушенко? Да, трудно, да, неизвестность, пусть кто-нибудь другой, а я помогу, дескать…

Единственный, кто взвалил на себя всю ответственность, всю неподъемную тяжесть, – это Юрий Мефодьевич Соломин. А ведь вот и артист, и худрук Малого театра, да еще и кино, и концерты, да мало ли! Нет, взвалил! И очень, очень во многом помог российской культуре начать обретать человеческое существование!

Помню, как мы подбрасывали клок сена театрам, зная, что грядет инфляция: чуть повышали зарплату, потом инфляция догоняла – а мы опять и опять чуть повышали. Это теперь называют индексацией… А мораторий, то есть запрещение передачи в частные руки помещений театров, концертных залов и так далее… А мастерские художников, которые им принадлежали, а затем кто-то умный решил их отобрать? Остались мастерские художникам. и все это благодаря стараниям Соломина и нашим, нашей комиссии по культуре. Мы пытались работать совместно с министерством. И многого добились.

А судьба театра «Зазеркалье» в Ленинграде?

Тут мы и Ельцина подключили, и теперь есть у нас в Питере детский музыкальный театр. Правда, был до этого там рок-клуб, но, подумал я, дети важнее, рок-клуб не погибнет, найдем ему место, а вот сложнейший механизм музыкального театра надо холить и лелеять в большом настоящем театральном здании, так что в Питере теперь детская опера есть! И уже получает награды и даже – «Золотую маску».

А «Пушкинская-10»?

Есть такое уютное место в Питере неподалеку от Московского вокзала: сворачиваешь с Невского – и попадаешь на небольшую площадь со сквериком в центре, с чугунным Пушкиным посреди скверика…

До революции дома, окружавшие площадь, – сплошь гостиницы.

Один из домов, номер десять, стоял пустой, ожидал капремонта. Мне пришло в голову: а что, если создать здесь, в центре Ленинграда, свой Монмартр? Где жили бы и работали художники, поэты, музыканты?..

В результате тяжелой борьбы с другими претендовавшими на этот дом, из которого в результате можно извлечь выгоду и обогатиться, удалось все-таки создать этакое подобие дома-коммуны, где поселились, правда, пока в жутких тогдашних условиях, наши творцы!

И я счастлив этим.

Счастье – счастьем, но чего это мне стоило? Тупое сопротивление новых (уже новых!!!) властей, хождение по инстанциям, прямые скандалы…

А история с коллекционером живописи Михайловым! Был такой – длинный, худой, заросший черным волосом… Кроссовки. Собирал андеграунд при советской власти, развешивал в квартире своей, благо большая, приглашал посетителей. Посадили его кагэбэшники, а картины приговорили к сожжению, квартиру опечатали.