Палачка - [78]

Пораженный Шимса понял, что все это время они с Лизинкой только мило и безобидно резвились, словно брат с сестрой.

Левой рукой он вытащил удостоверение в красной корочке и прижал его к щелке.

— Палач! — кратко бросил он наиболее распространенное название своей профессии, так как видел ее впервые. — Побыстрей, любезная, у меня времени в обрез!

— Пропустить вас не имею права, — сказала толстуха, — у меня здесь про вас ничего не записано.

— А на завтра? — нервно спросил Шимса. Он все время поглаживал Лизинкины пальцы, стараясь наэлектризовать ее своими прикосновениями и не потерять контакт.

Толстая охранница изучала какой-то листок.

— На завтра есть, — сказала она наконец.

— Ну так открывайте!

— Сегодня не могу, — отрезала охранница. — Завтра.

Она почти наглухо закупорила узкий проход в районную тюрьму своими телесами, туго-натуго перетянутыми портупейным ремнем с пистолетом, из которого, пожалуй, и в слона бы не попала. Шимсу, заглянувшего внутрь через проем в воротах, так и подмывало плюнуть в нее, но он знал таких баб: захлопнут дверь перед носом — и пиши пропало. Ему во что бы то ни стало надо было проникнуть в тюрьму. Он перевел взгляд на запястье. Скоро одиннадцать.

— Сами подумайте, коллега, — перешел он на просительный тон, — завтра-то уже через час!

— Ну так что ж, — ответила та, — сходите пока пивка выпейте.

Он лихорадочно размышлял; находчивость выручила его и на этот раз.

— Кто сегодня старший по смене? — спросил он, когда она собралась уходить.

— Ну, знаете! — насупилась та и проворчала с важным видом: — Я не имею никакого права…

— Лейтенант Гонс? — выпалил он наугад и тут же по ее глазам понял, что попал в точку. — Вызовите его!

Чтобы хоть как-то выказать свой протест, она с яростью грохнула створкой окошка. Шимса моментально сгреб девушку в объятья и впился в ее губы поцелуем. Он целовал ее с тем большей страстью, чем меньше ее испытывал, изо всех сил стараясь, чтобы Лизинка ничего не заметила, пока он не подключит к делу самую радикальную и, дай Бог, самую эффективную терапию.

То, что с ним сейчас творилось, походило на кошмарный сон. Инцидент в ванне закончился пшиком — он догадался, что девушка, к счастью, воспринимает происходящее как любовную прелюдию и большего не ждет. Уверенный, что знает свой организм как дважды два, он решил, что все дело в этой дурацкой пене. Действительно, обтерев Лизинку и с двусмысленными шуточками перенеся ее на постель, он на несколько секунд вновь оказался во всеоружии, но как только отважно лег на нее, тут же пришлось сделать вид, что хотел покрыть ее тело поцелуями, и только. Немного погодя он и сам хлебнул виски, но от этого лишь острее ощутил свое бессилие. Чем сильнее он напрягался, стараясь возбудиться, тем больше его собственное тело казалось посторонним, неподвластным ему инструментом. Последнюю отчаянную попытку он предпринял поздно вечером — отнес Лизинку вниз, в надежде, что его распалит белизна ее нагого тела на фоне темно-красного линолеума, покрывающего вешательный стол. Прежде чем это случилось, Лизинка на столе уснула.

Наступил критический момент, когда он должен был признаться себе, что причина кроется не во временной физической усталости, а в серьезном психическом отклонении, которое проявляется — тут он не мог не вспомнить про эпизод в январе — при общении с семьей Тахеци. С этим необходимо покончить, и именно сегодня! Сама мысль о том, что девушка после всех его ухищрений наутро проснется девственницей, показалась невыносимой — его даже замутило. А так как он, вопреки обыкновению, выпил, да еще фактически на пустой желудок, его вырвало желчью, и вообще становилось все хуже и хуже.

Даже начинающий сексопатолог тут же растолковал бы ему, что с ним приключилась банальнейшая вещь, которая в медицине называется impotentia coeundi psychica relativa et ex praematura ejaculatione, или "кратковременная импотенция с преждевременным семяизвержением вследствие сильного эмоционального потрясения". Однако Шимсе с его безупречным вплоть до сегодняшнего дня здоровьем, при его избытке мужской силы — он спускал свое семя налево и направо — и в голову не могло прийти, что следует обратиться к сексопатологу; все это вместе взятое предопределило его превращение в законченного ипохондрика. Его охватила паника… да нет, форменная истерика. Вместо того чтобы воспользоваться тем благоприятным обстоятельством, что она по наивности ничего толком не поняла, уснуть в обнимку, как брат с сестрой, и дождаться утра — как говорится, "утро вечера мудренее", — он повел себя как пилот, который сразу после аварии всей душой рвется в воздух, опасаясь, что позже уже не сможет побороть страх.

Пока он безуспешно пытался пристроиться к ней, продолжавшей безмятежно спать на вешательном столе — это окончательно выбило его из колеи, он чуть не расплакался, глядя на свою вялую плоть, резко контрастировавшую с бушующими в нем эмоциями, — ему вспомнился давний разговор Доктора с Влком о связи Акции и секса. Влк увлеченно рассказывал, как однажды, пытаясь отвязаться от каких-то педиков, имевших на него виды, вывел такую теорию, основываясь на том, что клиенты в предсмертном ужасе извергают сперму. Доктор, смутившись, заметил, что оргазм "inter vitam et mortem" и его не оставляет равнодушным. Шимса запомнил этот эпизод столь отчетливо из-за одной фразы Доктора, никогда прежде не проявлявшего своего отношения к проблемам секса; а тут он — возможно, перебрав текильи с сангриттой, — выбрался из своей раковины и проронил с мягкой улыбкой, придававшей его лицу смущенное ребяческое выражение: