Палачи и жертвы - [12]

Одновременно Рюмин написал докладную записку о враждебных намерениях С. А. Лозовского, бывшего начальника Совинформбюро, И. С. Фефера, бывшего ответственного секретаря Еврейского антифашистского комитета (ЕАК), Л. С. Штерн, действительного члена Академии медицинских наук СССР, Б. А. Шимелиовича, бывшего главного врача Московской горбольницы им. Боткина, и их подручных (всего — 14 человек). В частности, там говорилось:

«Следствием установлено, что бывшие руководители ЕАК Михоэлс и Фефер в 1943 году во время своего пребывания в Америке получили от еврейских реакционеров вражеское задание — добиться заселения Крыма евреями, создав там самостоятельную республику, которую американцы рассчитывали в нужный момент использовать как плацдарм против СССР».

В конце 1951 года на докладе у Сталина, куда он пришел вместе с шефом, заместителем министра госбезопасности генерал–полковником Гоглидзе, Рюмин высказал мотивированное сомнение, что вряд ли слишком вежливые прокуроры в состоянии размотать дело Абакумова. Вождь помолчал и разделил мнение Рюмина. «Они — чекисты, — вслух размышлял Сталин, подразумевая Абакумова и его людей. — От них уговорами ничего не добьешься, их надо…» — и он несколько раз стукнул ребром ладони по столешнице.

Именно тогда настал звездный час полковника Рюмина — он стал заместителем министра, курировавшим следствие в МГБ. А 22 февраля 1952 года росчерком коричневого карандаша он утвердил постановление, согласно которому расследование уголовного дела Абакумова отныне возлагалось на органы госбезопасности. Арестованных спешно увезли из «Матросской тишины» в Лефортово, чтобы любым способом выбить из них признательные показания.

Дело жены Абакумова, вместе с грудным ребенком ранее перемещенной из Сретенской тюрьмы в Бутырскую, тоже передали для дальнейшего ведения следствия в МГБ СССР. Подчиненные Рюмина ознакомились с содержимым тоненькой папки и официально запросили Прокуратуру Союза — почему в течение семи с лишним месяцев указанной гражданке не предъявлялось обвинение? В ответ последовало разъяснение за подписью Генерального прокурора Сафонова: «Лицам, имевшим связь с особо опасными государственными преступниками и арестованными по ст. 7–35 УК РСФСР как социально–опасный элемент, предъявлять обвинение не требуется».

Более выразительного доказательства «правовой защищенности» советских людей в годы сталинизма нарочно не придумаешь.

ЗАСТЕНОК

Став заместителем министра, курировавшим следствие в МГБ, Рюмин без промедления приступил к арестам. С согласия Сталина были взяты под стражу два заместителя министра госбезопасности — Селивановский и Питовранов, начальники Управления и их заместители — Шубняков, Утехин, Райхман, Белкин, Королев, Палкин и другие, а также несколько крупных кремлевских врачей.

Пока в Лефортово «доводили до кондиции» Абакумова, его старых подельцев и пополнение из новой волны арестованных чекистов, Рюмин насел на врачей и добыл искомые доказательства заговора — профессор В. Н. Виноградов, которому было под семьдесят, под угрозой избиения признался, что «вместе с профессором Я. Г. Этингером и по инициативе последнего умертвил товарища А. С. Щербакова», а бывший начальник Лечебно–санитарного управления Кремля профессор П. И. Егоров и врач–терапевт Г. И. Майоров, не выдержав пыток, показали, что по заданию английской разведки «неправильно диагностировали заболевание товарища А. А. Жданова, скрыв имевшийся у него инфаркт миокарда, назначили противопоказанный этому заболеванию режим, и в итоге умертвили его»:

Тем временем еще одна группа следователей заново проделала экскурс в прошлое Абакумова, вплоть до начала тридцатых годов, полностью выявила всех знавших его женщин, включая даже тех, с кем он когда–то случайно перебросился парой слов (в их числе, например, оказались три студентки, с которыми Абакумов познакомился летом 1945 года у будки телефона–автомата на улице Горького и которых с тех пор ни разу не видел), отобрала среди них евреек и с пристрастием допросила — Рюмин нуждался в аргументах, подтверждавших особое и притом разностороннее благоволение главного заговорщика к «некоренной» национальности. Физиологические контакты с одной еврейкой ничего не доказывали, а если их насчитывалось семь или восемь, то здесь четко прослеживалась система!

Как только Абакумов очутился в Лефортовской тюрьме, его сразу заковали в кандалы. «Слушай, Миронов, этого у нас раньше не было?» — спросил Абакумов у стоящего рядом начальника Внутренней тюрьмы. «Зато теперь есть», — ответил Миронов.

О кандалах я впервые услышал от Ивана Александровича Чернова и, признаюсь, усомнился в его словах, но вскоре мне попался документ, удостоверивший данный факт.

«Став замминистра, Рюмин… дал указание допрашивать меня без сна, — год спустя показал на допросе Комаров. — Меня держали в наручниках круглые сутки, заведя руки за спину, и говорили, что если я не дам требуемые показания, то мне, как и Абакумову, скуют и ноги…»

Не секрет, что показания арестованных о насилии над ними вызывает у некоторых из нас скептическую реакцию — мало ли что может сказать человек, до предела озлобленный арестом, длительным пребыванием в камере следственного изолятора и коломытными допросами? Что же, с этим нельзя не считаться и, чтобы развеять возможные сомнения, сошлюсь на свидетельства не жертв, а их мучителей.