Палач любви и другие психотерапевтические истории - [18]

– Это помогает нам понять сон, который вы видели пару недель назад.

Две недели назад Тельма рассказала тревожный сон – это был единственный сон, рассказанный ею за весь период терапии:

Я танцевала с большим чернокожим мужчиной. Затем он превратился в Мэтью. Мы лежали на сцене и занимались любовью. Как только я почувствовала, что кончаю, я прошептала ему на ухо: «Убей меня». Он исчез, а я осталась лежать на сцене одна.

– Вы как будто пытаетесь избавиться от своей автономности, потерять свое «Я» (что во сне символизируется просьбой «убей меня»), а Мэтью должен стать орудием для этого. У вас есть какие-нибудь мысли о том, почему это происходит на сцене?

– Я сказала вначале, что только в эти двадцать семь дней я чувствовала эйфорию. Это не совсем верно. Я часто чувствовала такой же восторг во время танца. Когда я танцевала, все вокруг исчезало – и я, и весь мир – существовал лишь танец и это мгновение. Когда я танцую во сне, это значит, что я стараюсь заставить исчезнуть все плохое. Думаю, это значит также, что я снова становлюсь молодой.

– Мы очень мало говорили о ваших чувствах по поводу вашего семидесятилетнего возраста. Вы много об этом думаете?

– Полагаю, я по-другому относилась бы к терапии, если бы мне было сорок лет, а не семьдесят. У меня еще оставалось бы что-то впереди. Ведь обычно психиатры предпочитают работать с более молодыми пациентами?

Я знал, что здесь таится богатый материал. У меня было сильное подозрение, что обсессия Тельмы питается ее страхами старения и смерти. Одна из причин, по которой она хотела раствориться в любви и быть уничтоженной ею, состояла в стремлении избежать ужаса столкновения со смертью. Ницше говорил: «Последняя награда смерти в том, что больше не нужно умирать». Но здесь таилась и удачная возможность поработать над нашими с ней отношениями. Хотя две темы, которые мы обсуждали (бегство от свободы и от одиночества автономности), составляли и будут в дальнейшем составлять содержание наших бесед, я чувствовал, что мой главный шанс помочь Тельме заключался в развитии более глубоких отношений с ней. Я надеялся, что установление близкого контакта со мной ослабит ее связь с Мэтью и поможет ей вырваться на свободу. Только тогда мы сможем перейти к обнаружению и преодолению тех трудностей, которые мешали ей устанавливать близкие отношения в реальной жизни.

– Тельма, в вашем вопросе, не предпочитают ли психиатры работать с более молодыми людьми, звучит и личный оттенок.

Тельма, как обычно, избегала личного.

– Очевидно, можно добиться большего, работая, к примеру, с молодой матерью троих детей. У нее впереди вся жизнь, и улучшение ее психического состояния принесет пользу ее детям и детям ее детей.

Я продолжал настаивать:

– Я имел в виду, что в этом мог скрываться вопрос, личный вопрос, который вы могли бы задать мне, касающийся вас и меня.

– Разве психиатры не работают более охотно с тридцатилетними пациентами, чем с семидесятилетними?

– А не лучше ли сосредоточиться на нас с вами, а не на психиатрии, психиатрах и пациентах в общем? Разве вы не спрашиваете на самом деле: «Как ты, Ирв, – тут Тельма улыбнулась. Она редко обращалась ко мне по имени и даже по фамилии, – чувствуешь себя, работая со мной, Тельмой, женщиной семидесяти лет?»

Никакого ответа. Она уставилась в окно и лишь слегка покачала головой. Черт побери, как же она упряма!

– Я прав? Вопрос в этом?

– Это всего лишь один из возможных вопросов, но далеко не единственный. Но если бы вы сразу ответили на мой вопрос в том виде, как я его поставила, я бы получила ответ и на тот вопрос, который только что задали вы.

– Вы имеете в виду, что узнали бы мое мнение о том, как психиатрия в целом относится к лечению пожилых пациентов и сделали бы вывод о том, что именно так я отношусь к вашему лечению?

Тельма кивнула.

– Но ведь это далеко не самый прямой путь. К тому же он может оказаться неверным. Мое высказывание может быть предположением обо всей области, а не выражением моих чувств к вам лично. Что мешает вам прямо задать мне интересующий вас вопрос?

– Это одна из тех проблем, над которыми мы работали с Мэтью. Именно это он называл моими хреновыми привычками.

Ее ответ заставил меня задуматься. Хотел ли я хоть в чем-то стать союзником Мэтью? И все же я был уверен, что выбрал верный ход.

– Разрешите мне попытаться ответить на ваши вопросы – общий, который вы задали, и личный, который не задали. Я начну с более общего. Лично мне нравится работать с пациентами более старшего возраста. Как вы знаете из тех опросников, которые вы заполняли перед началом лечения, я занимаюсь исследованием и работаю со многими пациентами шестидесяти-семидесятилетнего возраста. Я обнаружил, что терапия может помогать им ничуть не хуже, чем более молодым пациентам, а может быть, и лучше. Я получаю от работы с ними такое же удовлетворение.

Ваше замечание о молодой матери и о возможном потенциале работы с ней верно, но я смотрю на это несколько иначе. В работе с вами тоже скрыт потенциал. Все более молодые люди, с которыми вы сталкиваетесь, рассматривают вашу жизнь как источник опыта или как модель последующих этапов своей жизни. И я уверен, что из той точки, где вы находитесь сейчас, в семьдесят лет, можно по-новому взглянуть на вашу прошлую жизнь в целом, какой бы она ни была, под таким углом, что она наполнится новым смыслом и новым содержанием. Я знаю, сейчас вам трудно это понять, но, поверьте, такое часто случается.