Палаццо Форли - [22]

И, чтоб смягчить свой отказ, дочь маркизов Форли схватила и поцеловала руку старого друга, который, видимо, колебался; ее слова и трогали и огорчали его. Наставник не мог не сочувствовать втайне этой возвышенности души, которую сам развивал в своей воспитаннице; но вместе с тем, его пугала мысль о вечном одиночестве, которому неопытная девушка обрекала себя так решительно и так смело. Доброе и мягкое сердце падрэ Джироламо содрогалось, предчувствуя, какая пустота и какая безжизненность ожидают Пиэррину, добровольную затворницу в палаццо своих предков, между тем как светлый разум его не мог не согласиться с двадцатилетнею самоуверенностью маркезины, предпочитавшей безбрачие и одиночество более заманчивой, но притом более обманчивой и тревожно-мучительной жизни замужних.

— Пиэррина, оставим покуда этот разговор — он тебя взволновал, да и меня тоже! Посмотри на себя: ты вся пунцовая и щечки твои, обыкновенно бледно-прозрачные, как янтарь, теперь горят лихорадочным жаром, дыхание прерывисто… верно, сердце бьется до устали?.. Ээ, каррина миа, не хорошо! так можно как раз простудиться! Да и воздух начинает сыреть — дело к ночи. Пойдем-ка лучше в комнату, — ты мне прочитаешь что-нибудь… Поправь свои волосы; они у тебя растрепались от сильного волнения.

И аббат увел девушку в ее комнату, на самый верх огромного дома.

Пиэррина и Чекка, оставшиеся почти без прислуги с отъезда молодого маркиза, жили наверху, по обычаю большей части итальянских семейств, которые укрываются чуть не на чердаках своих великолепных домов, предоставляя иностранцам посещать музеи родовых богатств, устроенные в парадных комнатах бельэтажа и пиано-террасо. На такой обычай много очень естественных и неопровержимых причин, а главнейшая и убедительнейшая из них — экономия. В Италии обедневшие, но гордые потомки не могут содержать прилично, но и не хотят продавать обширных палаццо предков, а потому перебираются в каморки, предназначавшиеся в старину для прислуги; довольствуются одним блюдом, но переносят твердо и с достоинством свою тайную нищету. Между тем древний герб их красуется над фронтоном дома и честь имени спасена! Им нечем топить, нечем освещать свои огромные жилища, но они ни за что в мире с ними не расстанутся и сохраняют их, предпочитая бедность и лишения под родовым кровом всему довольству и богатству, которые легко могли бы себе доставить, продавши хоть картины и статуи, им не нужные. Пусть купец из Сити и спекуляторы смеются над этою упрямою и благородною нищетою, над этим презрением всех удобств жизни: найдутся и в век комфорта люди, которые поймут и уважат этот дух сохранения и эту любовь к семейным и родовым воспоминаниям.

После смерти маркиза Марко и матери его Жоржетты процессы и тяжбы, возобновленные дальним и непризнанным потомством Гаубетто, успели еще умалить родовое имение Форли, Лоренцо, вышедший из опеки и начавший свободно распоряжаться своим достоянием, окончательно его расстроил безумным и легкомысленным мотовством. Воспитание, данное ему вместе с сестрою, сначала их бабушкою, а потом аббатом, не успело уничтожить в молодом наследнике врожденных зародышей обыкновенных пороков юности — тщеславия, легкомыслия и мотовства. Добрый и кроткий нравом, Лоренцо был бесхарактерен, слаб и безрассуден. Не было ничего легче, как увлечь его в глупые и опасные затеи и издержки, ничего труднее, как вразумить и удержать его. С жаром и с пылкою восприимчивостью бросался он на встречу и в объятия ложных друзей и искусных плутов, готовых всюду и везде опутать легковерные жертвы своих расчетов. С убийственным холодом выслушивал он наставления падрэ Джироламо и перемешанные слезами увещания преданной ему сестры. Если Пиэррина родилась вся в мудрую и твердую Джиневру, то Лоренцо, напротив, был одарен миловидною наружностью, блестящими качествами и пороками своего деда, Агостино. Карты, лошади, женщины, ужины, желание выказаться перед светом, пустить людям пыль в глаза мишурною роскошью, прихоти и капризы опасной праздности опустошали попеременно кошелек маркиза, не удовлетворяя ни его сердца, ни ума. Лоренцо не успел еще развратиться, но пустота и сухость такой жизни уже далеко завели избалованного вертопраха, и он скользил по покатой крутизне в бездну неминуемой гибели.

Так и теперь: он уехал в Венецию, чтоб избавиться от надзора и упреков сестры и бывшего опекуна. К тому же, во Флоренции его знали слишком хорошо; знали также о разорении его дома, о семейных переворотах, ознаменовавших судьбу последних поколений Форли; Лоренцо не мог между своими соотечественниками ни прослыть вельможным богачом, ни занять больших сумм у ростовщиков; в Венеции ему предстояло больше приволья и простора, и он уехал проживать годовые доходы, с трудом накопленные для него усилиями сестры, Чекки, аббата и еще некоторых старых и верных друзей его семейства.

Уезжая, он нежно обнимал сестру, обещал часто писать к ней, не мотать, веселиться скромно… все, словом, что вечно обещают и никогда не исполняют пустые и бесхарактерные люди.

И в два месяца сестра не дождалась от него ни полстроки.