Пагубные страсти населения Петрограда–Ленинграда в 1920-е годы. Обаяние порока - [12]

Экскурс в дореволюционную историю Санкт-Петербурга показывает, что основные формы девиантного досуга были распространены задолго до прихода к власти большевиков. Пьянство, хулиганство и другие осуждаемые или незаконные девиации — неотъемлемая составляющая теневой стороны жизни блистательной имперской столицы. Революционная повседневность внесла существенные коррективы в досуговый ландшафт, но ряд альтернативных, официально неодобряемых поведенческих моделей и культурных практик успешно адаптировались под нее, сохранив свою актуальность и в советскую эпоху.

При этом для историка принципиальным является осознание релятивности социальной нормы, того, что «те или иные виды, формы, образцы поведения „нормальны“ или „девиантны“ только с точки зрения сложившихся (установленных) социальных норм в данном обществе в данное время (здесь и сейчас)»[67]. Особенно актуальным это оказывается при изучении обществ, в которых происходит культурная революция (инициированная сверху или снизу). В октябре 1917 г. к власти пришли те, чьи взгляды, и далеко не только политические, до этого часто рассматривались как девиантные, асоциальные, «вредные», и понимание процесса перемены отношения к ним является ключевым моментом при исследовании повседневной истории эпохи. То, что еще вчера было нормой, в новой реальности часто провозглашалось отклонением.

Общая радикализация в период революции и Гражданской войны привела к коренным изменениям в повседневной жизни советского человека, обусловила, среди прочего, модификацию досуговых моделей и практик. Однако можно утверждать, что в 1917–1921 гг. не произошло качественного скачка в распространении девиантных форм досуга. Имело место лишь некоторое перераспределение времени между различными видами асоциального поведения, упрощение потребляемых ресурсов и изменение городской топографии девиантного досуга.

Удивительно, насколько быстро после Гражданской войны и введения новой экономической политики, несмотря на декларируемую властями борьбу с различными «социальными язвами» и «буржуазными пережитками», городское сообщество вернулось к традиционным видам девиантного досуга — услугам проституток, игорным домам, бегам, алкоголю.

«Не преступно, но некрасиво»: некриминальные виды девиантного досуга горожан

«Кто не знает „Горшка“ — этой пивной знаменитости рабочего района у „Красного треугольника*'! Рабочие окружающих фабрик пропивают здесь свои трудовые гроши, а вожаки Везенбергской шпаны уродуют и калечат загулявших ребят. Отсюда, из „Горшка“, шпана угрожает домпросвету Тимирязева, держит в постоянном страхе клубных работников. Долой „Горшок“! Долой очаг заразы! Заколотить „Горшок“ крепкими гвоздями!»[68] Подобные гневные призывы на страницах ленинградских газет можно было встретить практически ежедневно, что свидетельствует о распространенности девиантных досуговых практик.

Осуждаемые обществом формы отдыха и развлечения в целом ряде случаев были освящены традицией и не носили криминального оттенка. Их доступность в годы новой экономической политики обусловливалась прежде всего финансовыми возможностями потребителя. Однако государство видело в девиантном досуге угрозу идеологического порядка, поэтому усилило агитационно-пропагандистскую борьбу с привычными населению практиками.

«Папа, не пей!»: потребление алкоголя в структуре досуга

Пьянство являлось самой популярной и распространенной формой девиантного досуга ленинградцев 1920-х гг. В этом они ничем не отличались от жителей подавляющего большинства городов страны. Рабочие и нэпманы, чекисты и партработники, милиционеры и бандиты, подростки и женщины — практически не было категории населения, в повседневной жизни которой не находилось места алкоголю. О любви к пьянству написано много. Отметим лишь, что она не являлась сугубо национальной чертой или характерной особенностью именно советского общества. Досуг, связанный с потреблением алкоголя, оказывался доступным, тяжелые условия жизни и отсутствие достойной культурной замены неизбежно притягивали людей к согревающей кровь и душу радости, столь вредной и коварной, но все же любимой и подчас единственной.

Унаследовав «сухой закон» от царского правительства, советская власть в первой половине 1920-х гг. медленно, но верно отступала от трезвости. Во-первых, у лидеров страны кружились головы, когда они видели цифры количества зерна, превращаемого крестьянами в самогон вместо хлеба[69].

Во-вторых, доходы от спиртного могли стать значительной частью бюджета. С3 декабря 1924 г. допущены к производству и продаже напитки крепостью до 30 градусов, а с 1 октября 1925 г. допущена к продаже 40-градусная водка. С этих пор потребление алкоголя неизменно росло.

Конечно, «сухой закон» не означал того, что люди перестали пить. Часто вместо водки и самогона в дело шли медицинский спирт, одеколон, политура и даже заспиртованные экспонаты. К.И. Чуковский в апреле 1924 г., описывая в дневнике экскурсионную станцию в Лахте, замечал: «Учреждение патетически ненужное: мальчишки и девчонки, которые приезжают с экскурсиями, музеем не интересуются, но дуются ночью в карты; солдаты похищают банки с лягушками и пьют налитый в банки спирт с формалином»